Будущее, которое Жозефина себе представляла, не должно было быть таким: зыбким.

"Где же я поступила неверно", - Жозефина уже устала от своих мыслей. Анализ собственных решений приводил к тому, что она успела наследить буквально везде, везде, где требовался выбор, она умудрилась совершить неправильный. Это её доводило до состояния белого каления: а уж когда собственная мать, решившая, что непривычная бледность на смуглом лице её дочери должна стать причиной очередных разборок за ужином, Жозефина взвыла в подушку в собственной спальне.

"Жозефина ты выглядишь нездорово!", "Жозефина, тебе стоит лучше следить за собой!", "Жозефина, может нам стоит написать врачу?".

С мамой было сложно. Ещё сложнее было, когда она, вопреки всяким уговорам решала делать по-своему. Papa в такие моменты довольно ухмылялся, и, несмотря на то, что у Жозефины норовил пар из ушей повалить, настаивал: старшая дочь всегда вела себя точь в точь, как мама. В очередной раз в подобной чуши Жозефина разубедилась, когда её любимая мама встречала гостью одна, порядочно придерживая под руку женщину, на которую антиванка обратила своё пристальное внимание не сразу. А когда всё же обратила, потеряла всякий дар речи.

- У нас гости? - Жозефина остолбенела, так и остановившись на низкой террасе, придерживая воздушные полы своего лёгкого платья, - Мама!

С Маргарэт их связывало тесное общее прошлое. Тяжело было в принципе во всем Тедасе найти человека, с которым не была бы знакома Жозефина Монтилье, но с некоторыми особами её напрямую соединяла профессиональная деятельность. С Ритой, например, не просто деятельность, а императорский дворец. И поэтому возмущение, которое Жозефина испытывала, вместе с тем непомерным, невероятным стыдом, накатившим на неё упрямым тёмным румянцем, не давало ей выдохнуть и продохнуть. Оно и к лучшему, не стоит высказывать матери всё то, что Жозефина о ней думает. Ни при гостях, ни когда-либо ещё в жизни. Даже когда она, вопреки настоятельному запрету Жозефины делать хоть что-то с её состоянием, лично выцепила из поездки именно этого целителя. Из-за пустяка!

- Создатель, мама́, - "Эта женщина однажды войдёт в горящую ферелденскую избу, а следующим жестом остановит несущуюся навстречу пламени наголопу. Поразительное желание делать именно так, как не надо!" - Просить врача приехать в Антиву только из-за того, что Вы себя накрутили едва ли не до седых волос, это глупо! Рита, Вы, должно быть, очень устали с дороги, идёмте? - Жозефина очень ловко перехватила целительницу под локоть, подарив маме снисходительную улыбку.

Всё это - её забота. И её проблемы.

В последнее время Жозефина почти не пишет Шокракар. В последнем своём письме, она очень тонко подмечает огромное количество навалившихся на неё дел, и умело, - о, пером она владеет многим лучше, чем некоторые орлесианские шевалье рапирой, - убеждала, что вряд ли выкроит ещё времени на более детальную переписку. В мыслях у Жозефины - рой, проблемы, облепившие её со всех сторон, необходимо было решать. И, что же это! Умелая леди Монтилье, обычно разрушающая любую чужую головную боль одним лёгким движением руки и сброшенной на правильный стол перчаткой... не знала, что делать. Потому что, когда в одно из очередных писем, - гневных, или с лёгкой, ненавязчивой угрозой, - которые Жозефина с привычным профессиональным равнодушием каждую неделю просматривала дюжинами, приложили точь в точь процитированную строчку из последней весточки из Киркволла, до неё дошло. Очень хорошо дошло, что каждый её шаг - всё равно, что по лезвию с закрытыми глазами.

Возможно, стоило написать Лелиане. Это могло бы быть правильным выходом, если бы Жозефина была уверена в полной безопасности подобных решений, но кроме того: в последнее время их переписка с подругой давних суровых дней, полных орлесианского шика, приостановилась, причём не со стороны печати рода Монтилье.

Антиванская внутренняя кухня оказалась слишком пряной, чтобы просто проглотить подобные ситуации. Настолько, что Жозефина спала с трудом всю последнюю неделю, и даже чай с эмбриумом, который она заваривала перед сном, уже не приносил того целительного, обволакивающего эффекта. Ей угрожали много. Более того, очень часто её жизнь висела на тонкой нитке - ощущение постоянной опасности сделало из Жозефины потрясающую фигуру в Игре. Но если раньше угрозы ничем не подкреплялись, то теперь ситуация норовила выйти из-под контроля.

И это нервировало.

Отчего-то тот укол тревоги, который сейчас, в конкретно данный момент, испытывала Жозефина, был сильнее любых других, что случались с ней за всю жизнь, и вряд ли это было связано с её давней знакомой в качестве гостьи. Несмотря на всё это, антиванка улыбалась, была приветлива и открыта, несмотря на хорошо проглядывающуюся на её лице усталость, ведя старую знакомую под руку, под тихий шорох мягких тканей и аккуратные шаги по мраморной плитке.

- Я правда крайне перед Вами извиняюсь, Маргарэт, - Жозефина устало протёрла переносицу, слабо улыбнувшись - она постаралась максимально сгладить произошедшую неловкость: любые попытки родителей в происходящих реалиях влезть не в своё дело воспринимались Жозефиной едва ли не в штыки, и очень враждебно, - Клянусь, моя мать иногда чересчур переворачивает факты. Сомневаюсь, что для подобных случаев, мне нужна консультация врача, Вы же знаете, я просто много работаю. Не думаю, что её тревога вызвана чем-то более опасным, чем моя привычная усталость, но, знаете, раз уж она взяла на себя смелость и пригласила Вас к нам домой, то с моей стороны было бы крайне грубо - не продемонстрировать фирменное гостеприимство семьи Монтилье. Надеюсь, Вы останетесь на пару дней?

Отредактировано Жозефина Монтилье (2020-12-06 12:40:26)

- Ох, прошу простить мне мою недальновидность, - она остановилась, склонив голову вниз, - Стоило догадаться, что Ваш приезд связан непосредственно с доброй волей Её Величества. Да... я... - Жозефина запнулась, взведя глаза к расписанному потолку, - я стараюсь не думать о тех ужасах войны, что нависли над Антивой. Честно говоря, даётся мне это с трудом. Возможно, именно это так сильно смущает мою мать: я всерьёз думаю о том, что стоит попробовать перебраться в Вал Руайо, пока буря не утихнет, - антиванка и не заметила, что рассуждает вслух: для неё это было привычным делом, учитывая то, что в кабинете она всегда оставалась в гордом одиночестве, в тишине и в покое - проговаривание мыслей вслух помогало ей давать субъективную оценку собственным действиям, и оттого взгляд Жозефины всегда был трезв, а мысли - чисты. По крайней мере, тогда, когда она хорошо спала.

- Вернее, моей семье. Так будет безопаснее, а в одиночку я смогу управиться с поставками вина вплоть до тех пор, пока это будет вообще возможно. К тому же, Антиванской короне может понадобиться тот, кто умеет вести переговоры, - Жозефина взволнованно поджала губы: стало заметно, что погружение в эту не самую простую для антиванки тему было не просто болезненным - оно её тревожило. Возможно, Астрид Монтилье подняла тревогу не просто так, возможно, всё происходящее в родной и любимой Антиве оставило на Жозефине отпечаток куда более глубокий, чем любые другие проблемы.

Жозефина не хотела раскрывать подробностей, почему именно она старается не думать о подобном. Она всё ещё была убеждена: возможно, она сможет решить свои проблемы самостоятельно, без постороннего вмешательства, сможет незаметно подёргать за необходимые ниточки, чтобы заставить шантажистов замолчать: но чем яснее становилось, что проблема кунари в соседнем Ривейне скоро выйдет из-под контроля и коснётся непосредственно Антивы, тем меньше иллюзий питала Жозефина по этому поводу. И тем стремительнее пыталась выпроводить свою семью из антиванской столицы всеми правдами и неправдами.

Её место, в любом случае, было здесь. Сейчас, когда Жозефина взяла на себя полноценные обязанности главы дома, ей необходимо было круглосуточно вести бизнес: с утра отправить каравеллу в Вольную Марку, заполнить все необходимые бумаги, погрузиться во всю бюрократическую волокиту, следом проверить вино на качество, на досуге - осмыслить новые сорта винограда, которые надо высадить на выкупленные из кредитованных земель места, и, уж тем более, решить, как быть во всей сложившейся ситуации. Сейчас, когда Антива осталась буквально голой, без Воронов и без возможностей, в безопасности Жозефина не чувствовала себя нигде. Становившиеся ещё более красноречивыми угрозы не давали ей спокойно вздохнуть.

Приостановив за локоть проходящую мимо с кувшином для воды эльфийку, Жозефина со всей свойственной ей вежливостью попросила приготовить гостье спальню: следом подарила Маргарэт ободряющую улыбку, устало, но всё же тепло засмеявшись: "В Убежище я спала на сене, и, Создатель, Рита, я точно знаю, что солдаты спят на чем-то похуже. Если в моих силах - дать Вам нормальную постель, я буду только рада".

Она мягко провела целительницу в свой кабинет, прикрыв двери: сквозь широкие, распахнутые панорамные окна в светлую комнату пробивалось летнее солнце, укутанное лёгкими, полупрозрачными шторами, что раздувались, как огромные корабельные паруса, стены украшали разномастные картины, писанные маслом, а какие-то - вышитые янтарём, в распахнутое окно заглядывали грузные ветви шуршащих за белоснежным парапетом фруктовых деревьев - жизнь Жозефины Монтилье была наполнена антиванским знойным колоритом даже в месте, где всё было пропитано запахом пергаментов и чернил. На уютном кресле, обтянутом бархатом, разлеглась по-царственному изящная кошка, открывшая пушистый светлый живот теплым лучам.

- Вы ведь не дадите мне поотпираться? - с улыбкой обратилась антиванка к старой подруге, многозначительно придвинув в её сторону пустующее кресло - чтобы не будить пушистую любимицу, - Давайте сначала выпьем, а потом поговорим. Справедливости ради, внезапные гости иногда сбивают меня с толку и мне приходится долго брать себя в руки, я, должно быть, выгляжу растерянной, но это не так. Одним словом, я не буду отказываться от осмотра. Это Ваша работа.

Доверие к врачу должно быть неоспоримым. Огромным. Ведь именно целителю открываются самые незащищённые и уязвимые участки вполне себе смертного тела. И Жозефине даже стало стыдно от того, что её доверие ко всем, в том числе и к старой знакомой из орлесианской Игры вдруг улетучилось. Смогла бы она довериться в чужие руки сейчас, когда каждый незапланированный для неё шорох - всё равно, что ножом по сердцу и солью по свежей ране? Несмотря на излишнюю нервозность, на то, что у Жозефины уже сейчас начинает гудеть от вороха мыслей голова, ей удаётся всё же сдержать себя в руках. Она знатно приправляла всё это улыбками и вежливостью. Мол, да, устала я, но это всего лишь мелочи.

- В конце концов, кому, как не бывшему амбассадору Инквизиции, быть крайне убеждённой в том, что маги бывают невероятно настойчивыми в достижении своих целей, - леди Монтилье цокнула языком, обнаруживая пару жалких, несчастных лепестков эмбриума, оставшихся на месте её любимого чая - она как-то совсем не обратила внимания, что в последнее время пила его слишком часто и в огромных количествах: - Боюсь, у меня совсем не осталось чая, отправлю кого-то на рынок. Могу предложить вино? Или, о, знаете, Маргарэт, мы делаем сангрию. Семейство Монтилье не отдаёт подобные напитки на экспорт, но Вам, как нашей гостьей - мне было бы стыдно не предложить.

Жозефина ошибочно полагала, что на этом всё и закончится. Что ей, как умелой лисице, достаточно лукаво ухмыльнуться, плавно перевести тему - на сангрию, чай, что угодно - и быть, словно блин в масле, пока они заменят их глуповатую встречу по причине надуманных её матерью забот со здоровьем на приятную беседу, в конце концов, Жозефина не видела Риту уж точно сотню-другую лет, и ей было, что ей рассказать, за исключением подробностей о её усталости. Но она ошиблась. Она. Никогда не ошибавшаяся, читающая людей с лёгкостью, будто бы это написанные чёрным по белому письма, ошиблась в намерениях своей хорошей подруги - или просто надеялась уговорить себя в том, что всем, на самом деле, всё равно?

Что всем вокруг окажется всё равно?

Что любимая женщина на другой стороне материка, вероятно, не заметит заметно поредевшей корреспонденции, не заметит похолодевших строк и не заметит сдержанного за строгими витиеватыми буквами, задавленного порыва.

Что её родная мать, которая растила её на своих руках, и на которую Жозефина была похожа, как две капли воды, не обратит внимания на то, что её старшая дочь ест реже и меньше, чем ей положено по возрасту, что всё больше времени она проводит в кабинете и всё реже показывается на глаза. "Матушка, я работаю", "Мама, снова поставки в Марку, мне необходимо разобраться с декларациями", "Поесть? Ах, да, простите мне, пускай принесут в мой кабинет".

Что Иветта перестанет донимать её извечным "что-то случилось, Жози?".

Но Жозефина по глупости вляпалась в проблемы, которые необходимо было решать. Вот только как тут решать проблемы, когда у неё не хватает стержня и возможности разобраться в самой себе? Доказать самой себе, что она вообще достаточно храбрая, чтобы с усилием воли перетерпеть нападки - они, само собой, кончатся. Кончатся, как однажды кончится война - вот только у боевых кораблей и у кунари на них, очевидно, совсем другие планы. И эти планы с особой кровожадностью кромсали всякую надежду Жозефины на то, что всё это обойдётся малой кровью. Сейчас она оказалась втянута в такие проблемы, с которыми не сравнится её инквизиционный опыт убеждения вельмож в необходимости приюта всем и каждому в замке на границе двух стран в состоянии холодной войны. Сейчас не было ни замка, ни двух других сторон. Только Жозефина, её репутация, и до сих пор бледным стягом маячащая на горизонте перспектива: быть виноватой в этой войне в глазах других людей из-за своей ошибки. У неё, честно, не осталось никаких сил, и ей так ужасно обидно и больно, что делая для этого мира всё, что вообще было в её силах, она не получила ни права на любовь, ни права на спокойную жизнь. Другие так ревностно желали её разрушить, что прямо сейчас Жозефина, поймавшая взгляд Маргарэт, честно, так и замершая посреди комнаты с медленно опускающимися вниз уголками вечно вежливо улыбающихся губ, не могла найти в себе сил признаться, что ей нужна помощь.

Привыкшая никогда не ждать её из ниоткуда, привыкшая решать свои беды своим потом и кровью, Жозефина не могла представить, что в мире найдётся хоть что-то, способное так сильно выбить её из колеи.

- Нет, Маргарэт, - бесцветно прошелестела Жозефина, устало опустив плечи - будто бы впервые за последнее время отпустив эти строгие вожжи объезженной загнанной лошади - себя самой. Отставила шкатулку, пустующую после чая, подобрала юбки, и медленно, по-лебединому плывя в этом царстве света, солнца и шума пенящегося прибоя, подошла поближе, присаживаясь в соседнее кресло, подбирая белоснежную любимицу на руки, - вы правы. Мне нужно признаться вам в... этом. Видите ли, Маргарэт...

Жозефина долго подбирала слова, отводила взгляд, и вообще - такие откровения ставили её в тупик. Вынужденная снимать свою импровизированную маску в один из неподходящих в принципе моментов, Жозефина долго мялась, не зная, как бы так облачить свои мысли в слова, показать, что ей действительно нужна помощь. Ей хотелось убедить себя саму в том, что просить помощи - не стыдно, потому что Жозефина, удивительно, не из легенд и не из сказок, а всего лишь, просто-напросто, такой же человек, как и все вокруг. Признание проблемы, вероятно, это первый шаг к выздоровлению?

- Честно говоря, в последнее время, я вечно уставшая, - кошка на руках довольно потянулась, прогнулась в спине и развалилась на душистых золотых юбках, удовлетворённая внезапно свалившейся с неба лаской, пока Жозефина, методично поглаживая белокурые щёки и уши, стараясь рационализировать буквально каждое своё слово, стыдливо отводя взгляд, выкладывала всё, как на духу. Потому что если бы не выложила сейчас, то, вероятно, смелости бы уже не набралась никогда: - В свете последних событий, в моём кругу нашлись... недоброжелатели, которые изрядно портят мне жизнь. Прошу вас, избавьте меня от описания подробностей, иначе, клянусь Создателем, я не выдержу. Мне тяжело спать, и в последнее время я умудряюсь заснуть только после чашки чая с эмбриумом. Вы только скажите, Маргарэт, если это всё не по делу, я, само собой, попытаюсь вспомнить что-то ещё, чтобы не тратить и ваше, и моё время. Кажется... в эту ночь я спала всего часа четыре, если мне не изменяет память.

Но это, конечно, была вежливость. Измотанная, Жозефина прекрасно знала, что именно в её организме не так, и куда делась вся та привычная выносливость, с которой леди Монтилье вечно давала отпор даже самым выматывающим делам. Она не может уснуть - она не может работать. Всё просто. Вечно ворочается в кровати, зашторивает окна, параноидально думает о том, что нужно сменить комнату, вдруг с побережья здесь слишком хорошо просматривается её постель.

- Только сделайте мне одолжение, Рита, я молю вас, - неторопливо перебирая мягкое белое брюшко мурлыкающей кошки на своих коленях, Жозефина приподняла на собеседницу неуверенный уставший взгляд: - уверьте мою maman в том, что всё в порядке.

Жозефина понимала, что Маргарэт недостаточно всего того, что она выложила, но ей просто нужно было собраться с мыслями, чтобы продолжить. Леди в её руках мурлыкала и урчала, самозабвенно растираясь тёплой щекой о ласкающие пальцы. Эта кошка была всеобщей любимицей, и, в силу того, что в доме Монтилье буквально каждый проникался к пушистой красавице своей необъяснимой горячей любовью, эта прохвостка чувствовала себя по-царски вольготно: блестела темно-голубыми радужками, лениво покачивала кончиком своего пушистого хвоста и, как обычно, разлёгшись на солнышке, подставляла точёную мордашку, с этой едва-заметной маской на носу, сливочно-серой, очерчивающей миндалевидные глаза, морскому мягкому воздуху.

"Орлесианская маскарадная", припомнила антиванка, запуская пальцы в тёплое брюшко, "из-за характерного рисунка на морде". Жозефина привезла её с собой, когда заканчивала карьеру посла Антивы при императрице. Когда Маргарэт попросила чернила и бумагу, она вздрогнула, будто бы проснулась ото сна и, часто поморгав, позволила Леди изящно спрыгнуть с её колен, поднимаясь.

- Нет, я не могу. Я не могу просто так уехать: все встанет, отправки, заполнение документов на экспорт, декларации... Вопроса о моем отъезде даже не стоит, Маргарэт, я должна быть здесь. Давайте попробуем придумать что-то, что не будет заставлять меня покидать родной дом. Бумага... и чернила.

Они ведь в Антиве. Казалось бы, здесь уже по определению рождаются люди, готовые выдерживать натиск окружающих. Дети растут в хитросплетении семейных связей, из-под вееров смотрят выискивающие трещины в чужом самообладании глаза. Антива, на самом деле, была вторым Орлеем, только без масок и с погодой поприятнее и то, что во всем остальном Тедасе люди зовут её "миролюбивой" лишь красноречиво говорит о том, насколько же хорошо антиванцы приправляют своими улыбками лезвия спрятанных кинжалов. Жозефина неторопливо плыла по своему рабочему кабинету, а солнечные нити, проникающие сквозь распахнутые окна в комнату, путались у неё в волосах, в сверкающей золотом юбке и лизали бронзовыми языками загорелые плечи, оставляя на них аляповатые жёлтые пятна, будто на застаревшей меди. Протянув Маргарэт бумагу и пузырёк с чернилами (который, по правде говоря, был не столько чернильницей, сколько произведением искусства: с искусным тёмно-синим орнаментом по золотым стенкам), Жозефина не торопилась снова опускаться в кресло. Вместо этого, она обошла стол и опёрлась ладонями о широкий мраморный подоконник, выпрямив спину и глубоко вдохнув морской воздух: на кончике языка он отдавал солью.

- У дома Монтилье всегда было много недоброжелателей. С тех пор, как мы вернулись на рынок, наши конкуренты сильно забеспокоились, - где-то в глубине груди у Жозефины раздалось торжествующее клокотание, доказывающее, что все эти шевеления со стороны других торговых домов вполне заслуженны, - И теперь они пытаются загнать нас туда, откуда мы пришли: пытаются плести интриги, пытаются найти наши слабые места, перекупают рабочих.

Впрочем, Жозефину сложно было взять проблемами такого уровня: она их расценивала как детский сад и даже толком не обращала внимания, благо, репутация дома Монтилье с её легкой руки, шла впереди него самого, и всё бы так и продолжалось долго время, если бы не война с кунари. Жозефина бы так же грациозно и с обворожительной улыбкой на губах танцевала на блестящем краю опасного лезвия, конкуренты бы кусали локти и рвали на себе волосы, а леди Монтилье на очередном званом ужине, прикрывая изящной рукой свои смеющиеся губы, заявляла: жить в Антиве - значит, всегда быть готовой к холодной войне. Жозефина была к ней готова. Жозефина знала, что рано или поздно кто-то планомерно дойдёт до её личной жизни и найдёт способ обернуть всё происходящее против неё.

Но обвинять её в предательстве своей горячо любимой родины, выставлять её той, кто ради денег, - или, как указывали недоброжелатели в своих письмах, ради благополучия дома Монтилье на костях всех остальной Антивы, - способна похоронить целое государство - было всё равно, что бросить ей перчатку на стол. Вот только сейчас Жозефина не могла ответить на этот внаглую оставленный предмет гардероба ничем из своего репертуара. Эта война застала её врасплох. И антиванке было страшно думать, что, возможно, нависший над Антивой грозовой тучей ужас кому-то удобен и выгоден.

- Я не подаю вида, но всё это меня волнует. Видите ли, Маргарэт, в последнее время я часто прибегала к услугам наёмников-васготов, Вало-Кас, - в груди у Жозефины что-то тоскливо ёкнуло, но вида антиванка мастерски не подала. За окном шелестели буйной зеленью бесчисленные сады: фруктовые, на ветвях которых тяжёлыми и налитыми соком плодами рассыпалось их собственное богатство, - и, честно скажу, я и не думала держать это в секрете, но сейчас ненужные люди решили связать происходящее в Антиве и... меня. Только из-за этого факта. Я чувствую это давление постоянно: я не могу выйти из дома, потому что постоянно ощущаю эту слежку. Моя почта вскрывается и читается, я не могу лишнего шага ступить, потому что понимаю: общество не готово к тому, чтобы воспринимать тех, кто отличается от нас. А уж если у тех, кто "не как мы" по паре рогов на голове... - Жозефина вздохнула, - Я... я просто понятия не имею, что делать. Обычно мне не составляет труда придумать что-то, но здесь - я в тупике. Вы, должно быть, понимаете, что я не могу уехать в Орлей по ещё одной причине. Это будет воспринято как побег.

"Это будет ещё одним поводом обвинить дом Монтилье в очередной грязи, к которой мы не причастны", - уже про себя добавила Жозефина, плотнее сжав зубы. Такому нельзя позволить случиться.

- И всё бы хорошо, но в последнее время это подкрепляется не просто угрозами. Пустой лепет меня мало волнует, но ситуация с почтой заставила меня понервничать. Я не стану бежать от того, в чем я не виновата, и от того, чего я не совершала. К каким бы способам запугать меня они ни прибегали.

Её изливания души откровенно затянулись, но, впрочем, Жозефина уже планировала закругляться. На подоконник села крупная пчела, чьи тёмно-жёлтые кармашки на лапках были наполнены пыльцой. Жужжа и дребезжа прозрачными крыльями, она тяжело ползла под горячим солнцем, и Жозефина, недолго думая, в одно лёгкое движение отщипнула крупный лист какого-то декоративного цветка, вьющегося по стенам, и уложила его рядом с трудолюбивым насекомым, не проронив на мрамор ни одной капли оставшейся на зелени воды. Она отвлеклась на то, как пчела, трудившаяся сегодня весь день на благо целого улья, силилась напиться из этой откровенно крохотной капли, и серьёзно хмурила брови. 

Жозефине тоже нужен был такой глоток, вот только никто не торопился подать ей тот лист с живительной росой.

- Но есть важный момент в этом всем, Рита.

Она крепко призадумалась, стоит ли заявлять об этом так смело, но... бабушка всегда говорила, что если не знаешь, что сказать - скажи правду. А раз уж между ней и Маргарэт возникла такая целительная и доверительная связь, отступать было некуда. Качнув головой, серьёзно сведя брови на переносице, она поняла, что ей страшно. Ей страшно, потому что она живёт в мире, где любовь, какого бы рода она ни была, порицается, если она не подходит под определённый общественный шаблон. Ей грудь, стянутая корсетом, поднялась, а потом Жозефина покачала головой, и, оставив на подоконнике свое последнее прикосновение, развернулась, решив встретить недоумение в чужом взгляде лицом к лицу.

- Капитан Вало-Кас - моя любовница. Всё было бы значительно проще, если бы этого факта не было.

Жозефина не надеялась на понимание. И, более того, она не собиралась уговаривать - попытки уговорить собственную мать в том, что всё будет хорошо, уже не увенчались успехом, так к чему биться о закрытые двери с другим человеком? Да, они с Маргарэт были подругами, их связывала между собой служба и хорошие взаимоотношения, но Жозефина даже не пыталась возлагать надежд на то, что магичка её поймёт. Ей хотелось только одного - если здесь и будет место осуждению, пускай Маргарэт хватит такта не высказывать его. Жозефина чувствовала себя так, будто бы ей пришлось запустить руки в липкую чёрную смолу - от неё уже не избавишься, а для новой порции она точно не была готова. Молчание заставляло нервничать, но Жозефина за всё это время уже настолько нанервничалась, что для неё эти слова не принесли ничего, кроме избавления. Она не изменилась из-за того, что открылась, максимум, который может стать иным - их взаимоотношения. Но если любовь может быть причиной для такого, то грош цена той дружбе, которая была до сих пор.

Ещё несколько мгновений после того, как Маргарэт поблагодарила её за открытость и честность, Жозефина думала, а правильно ли она поступила - сказав об этом прямо? А потом поняла - конечно, она поступила верно. Это признание должно было стать прямым доказательством: я верю тебе настолько, что могу открыть самое сокровенное, что никогда не увидит и не узнает большая часть громадного Тедаса. Не подведи меня.

Жозефина была готова выслушивать аргументы против. Но их... не было? И чем больше Маргарэт говорила, тем больше Жозефина понимала, что она не прогадала, и что в этом мире нашёлся хоть кто-то, против кого не нужно воевать. Это облегчение принесло Жозефине щемящее чувство в груди, будто бы сдавленное сердце заболело и заныло. А тёмные пальцы сжимали этот несчастный пергамент с рецептом - вряд ли хоть что-то оттуда поможет, потому что нет лекарства от человеческой несправедливости.

- Маргарэт, - смех был нервным. Жозефина поднесла к глазам кончики пальцев и сняла с ресниц набрякшие слёзы, а плечи её окончательно опустились - будто бы с них свалился тяжёлый груз. Будто бы антиванка, наконец, расслабилась, - Мы привыкли делать бизнес из чувств. Из всех - из дружбы мы извлекаем пользу, брак заключается по договору, знакомых заводят, исходя из статуса. Мы все привыкли так жить, и я в том числе. Я тоже это делала, Маргарэт. Но когда это случилось, я поняла одну вещь, - ей вдруг показалось, что говорить об этом с Ритой - легко. Потому что ей совсем не нужно доходчиво доносить, что любая любовь имеет место быть. Просто потому что Маргарэт знала об этом сама, на своём же опыте, - Моя любовь - не продается. Ни за сколько. Ни за какие деньги Тедаса. То, что мы делаем - это неправильно, вся та колея, по которой мы идём - неверна. Потому что таких, как я, как ты, во всем Тедасе - добрая половина. Как можем мы поступать так, обрекая самых дорогих людей на выбор, который невозможно сделать?

Этот выбор, о котором Жозефина говорила, гложет её уже давно. Невозможность сделать этот выбор привела Жозефину сюда. В этот день. В эту страну. В Антиву, которая угрожающим жаром пахла приближающейся войной. То, что Жозефина не смогла выбрать между своей любовью и жизнью антиванской дворянки поставило её в положение, когда всё заходит слишком далеко и становится слишком острым. Неужели - она такое заслужила? Неужели все те, кто не помещались в рамки восприятия знатных тедасцев должны быть заключены в них насильно или и вовсе - выброшены в помойное ведро? Все те, кто говорят, что дворяне родились с серебряной ложкой во рту - безусловно, правы, но люди, слепые в большинстве своём, не видят проблем дальше своего носа. Проблема мышления не могла касаться только какого-то одного социального слоя. Она была общей бедой.

- Ни один мужчина всего Тедаса не может любить меня так, как любит она. Вас когда-нибудь любили ни за что, Рита? Вот так, просто так, не желая получить никакой пользы. Открыто, честно и взахлёб? Просто потому что вы - такая, как есть? Со своей магией, в грязном с дороги плаще, - улыбка у Жозефины на губах была горькой, потому что она понимала - степень голубизны всей той крови, что течёт в жилах, определяла судьбу ребёнка ещё до рождения, и, как правило, та судьба от человека к человеку знатного происхождения менялась сугубо в плане фамилии, а во всех остальных моментах была идентичной, картонной и одинаково несчастливой для всех. Жозефина помнила, что брак Астрид и Ива был как раз из разряда тех, на котором настаивает сейчас её мать. Это был не выход, а попытка продолжить род, а за выгодой со стороны двух семейств не крылось ничего, кроме необходимости отдать дочь замуж раньше, чем она перешагнёт незримый рубеж старой девы, - с уставшим взглядом, с руками в крови больных? Настоящую вас, а не ту симпатичную картинку, которую очень многие хотят видеть, выбирая женщину, словно бы ездового скакуна - породистого, красивого, с гордым профилем и крупом - таким, чтобы можно было таскать тяжёлые телеги. Если вы знаете, насколько ценна и целительна - такая любовь, то не мне вам рассказывать, что отказ от неё - всё равно, что выпитый мучительный яд.

Жозефине должно было быть стыдно за все те откровения, которые она сейчас говорит магичке. Ей бы пожурить себя, одернуть себя, цокнуть языком и деловито заявить, что у леди знатных кровей, вообще-то, не может быть никаких проблем, потому что рождением со знатной фамилией она обеспечила себе жизнь. Это было не так.

- Мне было бы гораздо легче, знай я, что кто-то всегда будет на мой стороне, несмотря ни на что, - в семье Монтилье всё было совсем не гладко. Никто не может понять, пока не научится слышать, - Но вместо того, чтобы быть уверенной, что хотя бы дома у меня всё хорошо, я веду всю ту же войну, только теперь на два фронта. Веду бой с теми, кому не должно быть никакого дела до моей личной жизни, и с самыми близкими. Maman не примет никогда - я, правда, не имею ни малейшего понятия, что именно должно произойти, чтобы она признала, что была неправа. Иногда мне кажется, что она была бы гораздо счастливее, окажись я заперта в любом возможном браке с любым возможным мужчиной. Это не то, что вы можете вылечить. Дав мне спокойствие всем этим, - Жозефина как-то равнодушно взглянула в рецепт, уголки губ её дрогнули, когда она вслух зачитала несколько позиций оттуда, - вы вряд ли сделаете мою жизнь лучше, потому что первопричина совсем не в том, что я выгорела и устала. Причина в непонимании, и я понятия не имею, как именно это понимание мне найти.

Жозефина отложила рецепт на подоконник - на самом деле, он был бесполезен. Ни одно зелье, ни одно лекарство не уймёт тревоги от непринятия другими людьми того, что ты чувствуешь. Жозефина жила в этом ощущении с тех самых пор, как случилась дуэль на летнем рынке Вал Руайо. Каждый день она просыпалась с мыслью, что ей нельзя так, как всем остальным - не скрываясь, не таясь и не пытаясь никого обмануть. Она это приняла, с такой храбростью, с которой вообще может принимать решения влюблённая женщина, и всё ещё, ни разу не пожалела. Злые языки будут всегда. Маргарэт говорила верно: люди, в попытке затоптать, попробуют добраться до самого дорогого, но если Жозефина придётся пережить это всё для того, чтобы быть, наконец, счастливой - то пускай. Поджав губы, покачав головой, Жозефина вздохнула и взяла в опустевшие руки ладони своей подруги, а затем заглянула ей в глаза, выдерживая решительную паузу.

- Пообещайте мне, что это всё - останется здесь, между нами, - Жозефина сжала белые ладошки, и этот жест был похож на мольбу, - В нынешних реалиях хотя бы одно лишнее слово, касающееся этой темы, может обернуться для меня фатально. Я доверила вам самое дорогое, что у меня есть сейчас. Я прошу вас об этом как человека, который знает о том, какой это груз. Пускай это всё останется между нами.