С самого начала Мариан понимала, что ввязалась в пресквернейшую авантюру.

Вероятно, все дело было в том, что изначально викомское подполье опальных магов встретило Хоук не хлебом да солью, а угрозами выпотрошить и сдать ее храмовникам; после же, стоило всем глубоко вздохнуть и успокоиться, чародеи поняли, что революционер-подрывник и Защитница Киркволла – не суть одно и то же, а потрошить Хоук умеет много лучше тщедушных магов, так что дружить с ней выгоднее.
Хлеба и соли, впрочем, она все равно не дождалась.

Выработанная годами злоключений чуйка подсказывала Мариан, что самым верным решением было бы развернуться и уйти сразу же, как чародеи, выглядящие много подозрительнее своих киркволлских коллег, начали делиться с ней невзгодами отступничьей жизни: света, говорят, белого не видим, сидим по своим окопам, носу в город не суем. Хоук хотелось было возразить, что так-то в Киркволле магов вообще резали, но обстановка накалялась и без ее острот: в конце концов, ей еще нужно было где-то прятаться, а соседство с корыстными нытиками – явление хоть болезненное, но временное.
Да только ее безграничное терпение отступники, видимо, расценили не как проявление вежливости, но как готовность бросаться ради их шкур под храмовничий меч; не то что бы это было для Мариан в новинку, но она смела надеяться, что прежде, чем просить об услуге, викомцы дадут ей хотя бы отдохнуть с дороги и разослать парочку писем нужным людям. И хлеба выдадут. И соли, наконец, отсыпят.

Чуда, впрочем, не случилось.

Но вот подмоги ей и впрямь отсыпали с лихвой и от души: приятно было увидеть знакомое лицо средь корыстных нытиков – до тех самых пор, пока Дайлен – какова встреча! – не раскрыл рта. Нет, все с его ртом было в порядке, как и со способностью говорить язвительно и резать словом точно, как ланцетом; это содержание речей сделало Хоук, мягко говоря, больно.

Его устами отступники просили об одолжении: изловить им, как сбежавшего мабари, малефикара, компрометирующего святое дело революции, а после с их благодарной стороны и за укрытием, и за поддержкой дело не встанет. Мариан была разочарована. Она-то верила, что на ее веку случилось предостаточно погоней за безумными оккультистами, и в следующий раз Создатель обязательно подкинет ей испытание поинтереснее – изловить нага, например. В борделе. В ферелденской «Жемчужине» за такую экзотическую роскошь, помнится, даже надо было платить.

Сказать, что Создатель подшутил, исказив смысл ее немой мольбы – значит, не сказать ничего вовсе.

– Никогда бы не подумала, – сказала Мариан тихо и доверительно, став вместе с Дайленом и счастливым, как всякий мабари на прогулке, Шустриком перед борделем с красноречивым, как и нарядная вывеска над дверями, названием – «Раскрытый бутон»; цветущими розами, видать, никого уже не завлечь, – что поиски малефикара приведут меня в бордель. Опять.

Искомый маг крови оказался личностью преинтереснейшей; его бывшие собратья клялись и божились, что он, дурак и бедолага, не стерпел ужасов заточения в подземельях, и пошел по кривой дорожке по глупости; отправной точкой своего путешествия во грех (и в один конец, если учесть то, что по его душу без зазрения совести отправляли именно Хоук) он избрал бордель – этим успел поделиться с одним из чародеев прежде, чем бежал.

Отчего-то вспомнилась Идунна и ее сладкие речи.
Хоук вздохнула, сжала переносицу пальцами.

– Слишком много в моей жизни отституток.

Как бы вторя ее словам, двери публичного дома отворились изнутри; сопровождаемый окриком вышибалы, по лестнице, предваряющей вход, скатилось пьяное полураздетое тело счастливого постояльца; одухотворенный вид, вывернутые карманы и невообразимое амбре из смеси цветочных духов и дешевого алкоголя, его сопровождавшее, обличали в нем человека, разорившегося минут, эдак, пять назад. Пьянчуга приземлился прямо у их ног и, разыскивая на мостовой выпавший изо рта зуб и остатки чести, чуть не потерся носом о сапоги Дайлена; после, поднявшись, счастливо улыбнулся, пьяно шагнул в сторону – и повалился в канаву под радостный лай Шустрика.

Очаровательная картина.

– Давай надеяться, что до этого мы не дойдем, – вскинула брови Хоук, понимающе усмехнувшись; потом стряхнула невидимые пылинки с плаща, покрывавшего голову и плечи, хищно потерла ладони, загоревшись, и шагнула вперед – навстречу неизведанному еще пороку. – Ну, распутная жизнь Викома, не подведи! А ты, Шустрик, – добавила Мариан, склонившись к своему мабари, – останешься здесь.

Пес заскулил, жалобно уставившись на нее своими пронзительно умными собачьими глазами, но Мариан была непреклонна. В конце концов, они шли бок о бок уже много лет, и были слишком стары и закалены сердцем для подобных сцен. Да и не при Дайлене же.

– Хороший мальчик, – разулыбалась Хоук, растрепав мабари холку. – Подождешь нас тут. Я дам тебе условный сигнал, если мне понадобится помощь, дружище. Если услышишь крик пересмешника, то знай – чокнутые малефикары совершают над нами насилие.
Шустрик гавкнул.
– Ты вообще знаешь, как кричит пересмешник?
Дернув ушами и склонив голову вбок, Шустрик гавкнул снова.
– Дайлен, дорогой брат, – совершенно серьезно, будто спрашиваясь о здоровье его матушки, спросила Хоук, обернувшись через плечо, – а ты знаешь, как кричит пересмешник? Вас учили этому в Круге?

Ей страшно не хотелось, чтобы у Дайлена от ее сомнительных острот преждевременно задергался глаз, но ничего поделать не могла; в конце концов, ничто не успокаивает так, как дружеская беседа перед походом в бордель за беглым магом крови.
Прямо как в ее старые добрые киркволлские времена.