06 июня 90 месяцев игры - начинаем лето с больших перемен!

06 мая 89 месяцев игры - готовы встречать лето и переворачивать календари

06 апреля Весна приносит перемены - и мы готовы к ним!

02 апреля Важное объявление о том, что делать дальше. И мы хотим знать ваше мнение

06 марта 87 месяцев игры прошли, как и зима! Ждём тепла всем форумом 🌸

17 февраля Обязательно ознакомьтесь: временные технические шоколадки в администрировании форума

06 февраля 86 месяцев игры варим какао, согреваемся, готовимся ко дню влюблённых ❤️

06 января Семь лет и один месяц, начинаем отчёт к восьмому году и вылезаем из салатно-мандариновой комы.

31 декабря Поздравляем вас С НОВЫМ 2025-м ГОДОМ!

06 декабря Нам 7 ЛЕТ! Открываем шампанское и празднуем <3

23 ноября Внештатные новости про обновление шаблона анкеты.

06 ноября 83 месяца, и ко дню рождения форума мы получили в подарок четвёртую часть игры. НАКОНЕЦ-ТО!

06 октября 82 месяца игры застали нас в преддверии Хэллоуина 🎃

13 сентября Успеваем записываться в свадебный ивент!

06. 09. 81 месяц - это шесть лет и девять месяцев, представляете?

06 августа 80 месяцев игры уже пролетели, а лето ещё нет. Ловите его за хвост, пока не ускользнуло ❤️

06 июля 79 месяцев, полёт ровный. А вы кого первыми отромансите в новой части игры?

06 юня 78 месяцев это значит, что шесть с половиной лет архидохаем вашего архидемона.

06 мая 77 месяцев нашему форуму. Шутки про два топора будут?

06 апреля Вот уже 76 месяцев качаем Тедас!

06 марта А 75 месяцев пролетели незаметно 🖤

06 февраля Зима идёт на финишную, птицы поют о любви и весне, простуда витает в воздухе, а мы уж 74 месяца как играем.

06 января А у нас седьмой год пошёл: 73 месяца играем.

18+
календарь
  • зима
  • 1. Зимоход — Верименсис
  • 2. Страж — Плуитанис
  • весна
  • 3. Драконис — Нубулис
  • 4. Облачник — Элувиеста
  • 5. Волноцвет — Молиорис
  • лето
  • 6. Джустиниан — Фервентис
  • 7. Утешник — Солис
  • 8. Август — Матриналис
  • осень
  • 9. Царепуть — Парвулис
  • 10. Жнивень — Фрументум
  • 11. Первопад — Умбралисс
  • зима
  • 12. Харинг — Кассус
настройки
Шрифт в постах

    Dragon Age: We are one

    Информация о пользователе

    Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


    Вы здесь » Dragon Age: We are one » Дальняя полка » Весь этот новый мир [10 Волноцвета 9:42 ВД]


    Весь этот новый мир [10 Волноцвета 9:42 ВД]

    Сообщений 1 страница 11 из 11

    1

    http://s9.uploads.ru/FWQnf.png http://s9.uploads.ru/kdNQF.png

    Весь этот новый мир [10 Волноцвета 9:42 ВД]

    Время суток и погода: весь день в весенних Морозных Горах, который не особенно отличается от осеннего или зимнего в этом вечном глухом окружении снежных пиков. Разве что светает раньше.
    Место: Скайхолд
    Участники: Мархев, Коул (Эйелис)
    Аннотация: Со страхами, ходившими за Коулом по пятам с самого начала весны, со времени победоносного возвращения Инквизиции после осады Адаманта, наконец покончено. И даже амулет, за которым пришлось метнуться чуть ли не на край света, в далёкий Ривейн, не понадобился. Власть чужой воли теперь грозит ему не больше, чем любому другому человеку. Но и цена этой маленькой победы не мала — научиться жить, не забывая, не прячась, не избегая. Открыть для себя целый мир - и открыть миру себя, что намного, намного сложнее.
    Ведь человеком мало родиться,
    Им ещё надо стать.

    ♫ Poets of the Fall - Love Will Come to You

    [nick]Коул[/nick][icon]http://s5.uploads.ru/eJV6a.png[/icon][status](un)seen[/status][LZ]<br><div><a href="СсылкаНаАнкету"><font color="#3f2a0c" size="3" face="Philosopher" weight="bold"><b>Коул</b></font></a>;<br>воплощённый дух Сострадания, союзник Инквизиции</div>[/LZ]

    Отредактировано Эйелис (2019-08-09 18:07:55)

    +3

    2

    - Вот так, дружище, вот так.. - она провела ладонью по мощной шее галлы. Самец галлы в ответ махнул витыми рогами и легко стукнул копытом о пол конюшни. Эльфийка устало улыбнулась и прислонилась лбом к тёплому меху. Только сейчас она почувствовала, как усталость опустилась на её плечи тяжёлым камнем. И стало как-то трудно, что даже стоять стало тяжело.
    - Знаешь, Василёк, столько всего случилось... - негромко заговорила она, вспоминая, как когда-то молчаливый спутник был её единственным собеседником. С ним она делилась всем, рассказывала всё, а галла всегда слушал, встряхивая ушком. С тех пор, как она стала жить при Инквизиции, эта привычка почти исчезла. Она продолжала разговаривать с Васильком, но не уходила в долгие монологи, как раньше. Но сейчас ей казалось, что только старый друг её сможет понять. Крупный, здоровый, выделяющийся среди подобных ему особей лосе-подобными размерами, Василёк был потрясающе спокойным, умным, а его чёрные глаза были всегда столь глубоки и вдумчивы, что Мархев всегда казалось: он всё понимает.
    - Адамант, Орлей, Ривейн... Мне кажется, мы с тобой редко видели такой разброс, а? - Мархев кривовато усмехнулась. В Адаманте она была вдалеке от событий - меткими стрелами била во врагов. Но она видела их - пугающих, изогнутых. Исколотые, корчащиеся в своей неестественности - демоны. Больше всего её поразил демон отчаянья - он как-то быстро сократил с ней дистанцию, дыхнул на неё холодным дыханием, положил длиннопалую ладонь на плечо. Пугающее лицо с огромным количеством зубов, вырастающих из кожи. Серое. Ледяное. Мархев ощущала, как по щекам потекли слёзы, и как тут же они становились тонкой коркой. Отчаянье сковывало злой памятью. И единственное, что она тогда смогла, это наскрести в себе последние силы, чтобы всадить в его висок стрелу, сжатую в руке. Не попала, правда, но это спугнуло его. А бить из далека было проще.
    - Да, я тоже помню, мне было так холодно после встречи с ним. Интересно, как с этим справляются храмовники? Как с этим справляются маги?
    "Как с этим справляется Коул?" - эта мысль больно уколола в затылок, от чего стало совсем трудно. Дыхание стало прерывистым, но Мархев старательно закусила губу и встряхнула кудрявой головой.
    "Нет. Не думай об этом. Не надо!"
    - А потом Орлей. Бал. Ух, сколько я намаялась с этими мундирами! - Мархев засмеялась, посмотрев на свои ладони. Всё ещё грубые и исколотые иглами. - А орлесианцы. Такие напыщенные, надутые! Мне даже рассказывали, что генералу даже пришло несколько непристойный предложений. И не только от прекрасных дам, если ты понимаешь, о чём я.
    Мархев лихо подмигнула Васильку. Тот лишь медленно закрыл и открыл глаза. Мархев тут же показалось, что передать смешную историю не получилось, и белый олень не оценил шуточку. Мархев медленно перекатилась с пяток на носки и обратно.
    - А жаль, что мне не удалось туда попасть. Я бы так хотела надеть какое-нибудь платье... Как у Жозефины, золотистое... Ну или хотя бы то, что было у Эстер... Ты её не знаешь, это моя знакомая ещё из Денерима. Её отец был достаточно богат для городского эльфа, и однажды купил ей такое чудесное светло-голубое платье. Она ходила и хвасталась им, - Мархев криво усмехнулась. В детстве она так завидовала Эстер. Мама тогда попыталась сшить из обрезков синих тканей платье, но оно вышло таким нескладным, неровно пёстрым, что Мархев тогда так и ни разу не надела его, будто стеснялась. Сейчас, будучи взрослой, ей всё это казалось таким глупым. Какие цацки и рюшечки, когда мир рушится? Когда в руке звенит тетива.
    Но иногда так хочется.
    Эльфийка глухо усмехнулась и обхватила руками шею галлы, обнимая верного зверя.
    - А потом... Ривейн... Коул. Ему так было страшно. Я никогда не видела его таким напуганным. Просил Соласа его... Привязать? Я спрашивала наших магов, они сказали про Тень... Василёк, а если он не человек? Никогда им не был? Я... Почему мне кажется, что это так страшно? Это не должно быть страшным. Но мне... - Мархев прерывисто вздохнула, ощущая, как галла легко потёрся мордой о её плечо. Она улыбнулась. - И даже если он не человек, я всё равно рванула в этот дурацкий Ривейн. Солас рассказывал про амулет, чтобы удерживать духов из Тени. Может быть, Коул из Тени? Как те демоны? Но я видела... И он иной... Кто он такой? Что он такое?..
    Мархев глухо зарычала на саму себя, выпуская шею Василька. "Что" - как можно называть его так? Он живой, он дышит. Эльфа обессиленно упёрлась спиной в стену стойла, и медленно съехала по ней на устланный сеном пол.
    - Я ничего не знаю. Я так устала, дружище, - эльфийка подняла взгляд на белоснежного оленя. Тот, издав тихое блеянье, медленно опустился рядом с ней, уложив морду ей на колени. Мархев улыбнулась и погладила его по голове, чуть уклонившись от витых рогов.
    Она действительно очень устала, последние несколько дней места себе не находила. Когда Инквизитор, Солас, Варрик и Коул ушли куда-то... Это так пугающе совпало с тем, что она и несколько разведчиков принесли из Ривейна нужный им амулет. Слуги просили её отдохнуть, Бык и его братия звали пить, а Деннет иногда даже выгонял её из конюшен, чтобы она не уснула на сеновале где-нибудь. Но ей нужно было что-то делать, лишь бы не думать о том, что происходит с её другом, лишь бы не мучить себя этими вопросами.
    Когда-то давно вопрос о происхождении Коула тоже немного пугал её. Но совсем слегка и скорее даже удивлял. Странные способности паренька она быстро списала на магию. Вдруг он просто вот такой нетипичный колдун. Почему бы и нет? Но сейчас, когда его происхождение, казалось, угрожает его жизни, а она ближе познакомилась с тем, что такое Тень... Всё стало таким неоднозначным. И это её пугало.
    Мархев покрепче обняла большую голову Василька, ощущая горячее дыхание на своей коже. Галла покорно лежал, кажется, он действительно понимал.

    Отредактировано Мархев (2019-08-30 15:27:28)

    +3

    3

    Они видели.
    Они все, все его видели. Коул почти забывал, как дышать, пригибаясь на лошадиной спине, скрывая лицо под широкополой шляпой, до побеления сжимая пальцы на луке седла — словно надеясь спрятаться за светлой фигурой Леди Инквизитора, конь которой неспешно ступал впереди, когда они въезжали во внутренний двор крепости. Скрыться в тени у неё, сияющей, гордой, громкой, раз теперь та Тень не пускала его так глубоко, как раньше. Он больше не мог войти и выйти, со скоростью мысли переметнувшись в направлении идей, своих и чужих, звавших его, нуждавшихся в нём. Но он всё ещё их слышал. Звон забытой боли, отголоски потерь, жжение печали, но всё теперь мутное, перекрытое, оттесненное. Его собственная боль была сильнее. Она и звенела, и жгла, и билась, выкручивая каждую жилу в теле. Он был словно ранен, неприятно, глубоко, ядом, но при этом совершенно цел. Неотмщённая ненависть не давала покоя, ворочалась, просила, толкала. Он убил его, нанёс удар, нажал на крючок — и вместе с тем не убил. Даже не ранил. Ничем, кроме паники и непонимания, бьющегося во все углы в мольбе к Создателю. Весь гнев должна была унести с собой эта стрела, унести и покончить со всем этим, освободить его. Стрела осталась в пазу. Гнев — внутри. Уже даже не гнев, обида. Как у ребенка, которому не позволили его глупую прихоть. Коул улыбнулся, перебирая пальцами по забытым поводьям — смирная лошадь и без его участия шла со всеми остальными. Грустной была эта улыбка, но всё же тепло благодарности ненадолго приглушило собою боль. И это было так странно, незнакомо странно — испытывать сразу и боль, и страх, и благодарность, и неуверенность, — столько всего, что это всё спутывалось и сплеталось в его собственные узлы. Благодарность была гладкой, как шелк, — и словно в показанном хитрыми руками фокусе позволяла узлу распуститься, стоило только слегка потянуть...

    Узел распадался, но нить оставалась — вместе с чувством. Глаза смотрели на него, стены смотрели на него, даже крыши построек все как будто склонились вовнутрь и тоже смотрели на него. Всё, что он делал, теперь никуда не уходило, оставалось, застревало, как щепки из-под топора Блэкволла — пропадали в траве, но всё равно были там. Сотни крючков, что цепляли, держали, создавали его здесь. Удивление; кто ты, кто — ты, чтобы ехать вот так подле Вестницы Андрасте во всеувиденье, всеуслышанье? Странный, странный, странный, одежда хуже, чем у служки, странный, деревенский болванчик, улыбается — кому, чему? смеется надо мной? странный! Коул был знаком с этой тревогой. Он знал, почему он странный, он знал, что так будет каждый раз, когда на него посмотрят, но это никогда не беспокоило его — они забывали быстро, как успокаивается от пробежавших волн вода, в которую бросили камешек. Он легко мог унять их волнение, резонировавшее в нём самом, Теперь всё это — озадаченность, тревога, интерес, презрение, — вспыхнув раз, оставалось висеть надолго, отголосками отголосков, тенью чувств. И ходить среди этого волнения, искорками зажигающегося тут и там, где люди не были больше увлечены собой или работой, было страшно. Теперь с ним разговаривал весь мир, а не только то, к чему он обратился. Коула отчаянно смущало, как много шума от него теперь, вокруг, в голове — заслушаешься в восторге, и иногда он действительно застывал, застревал, смотрел во все глаза по сторонам, слушал и слышал, пока очередная вспышка неприятного удивления или обеспокоенности его поведением не заставляла опомниться и постараться уйти. И всё, что он мог, это ненадолго призвать к себе самых мелких, неоформленных, любопытных обитателей Тени, не имеющих своей четкой идеи, окружить себя их игривым шепотком, размывающим грани реального, скрыться там, где его не ждут увидеть. Так он проскользнул на третий этаж "Приюта" и спрятался в своём углу, и от всего пережитого сердце стучало, не успокаиваясь, особенно гулкое в ночной тишине. Заставить себя снова выйти к людям было трудно. Но он не мог оставаться наедине только со своей болью.

    Тем более, что там, в шумящем ниже настила скрипучих досок мире была одна особенная боль, которой он мог помочь. Хотел помочь, и теперь — мог. Распутать тот узел, который сам же и сотворил, когда кричал чуть ли не на весь двор, почти до гнева напуганный отказом. Как хотелось тогда сказать — забудь! Убрать тревогу и непонимание. Но она просила не давать ей забывать, оставлять с ней всё случившееся, даже если оно болело и скручивало внутри. Она просила, и он держался данного обещания. И больше не стирал своих ошибок. Она справлялась с их путаницей сама. Мархев. Друг. Такое редкое слово, когда большинство не хочет тебя даже видеть и с облегчением вычеркивает из своей картины мира.

    Но после тех слов она исчезла, и исчезновение это только добавляло тревожных ноток его ожиданию. Исчезла и вернулась, со всё так же бьющимся внутри спутанным клубком, что и раньше, затянувшимся только сильнее. И как от многих других своих до скрипа завязанных узлов, она бежала и от этого тоже. Бежала от мысли, бежала от него, потому что встреча сейчас была встречей с теми самыми мыслями, которых она не хотела. Пониманием, которое не хотела принимать. Оно было страшным — "не человек", не то, что ей казалось, не то, что она знала и могла понять. И всё, что он мог сказать тогда, было способно только порвать сплетение петель. Он думал — может, когда он будет защищен, когда он не сможет стать опасным, потому что кто-то другой захотел этого, потому что кто-то другой напел ему свою песню, она будет меньше бояться его. Получилось по-другому. Сможет ли он помочь, когда собственная боль дёргается в желудке беспокойным узлом, и телу тяжело двигаться так, как прежде; хочется хромать, отражая эти чувства. Вот только хромая он становился ещё заметнее. Не такое, непривычное, не в лад движение привлекало внимание, вызывало вопросы и опасения. Поэтому Коул шёл спокойно, просто — и взгляды скользили по нему, скользили сквозь него и утекали дальше. Нормальное, привычное и понятное ничего не заставляло звенеть. Ему теперь нужно быть куда более нормальным, чем обычно. Если он хочет помочь, а не навредить, ему придётся быть как они — человеком.

    Он слушал, но и без слышанья знал бы, где искать. Коул был не единственным, кто заботился о ней, кто желал добра. Белый олень подставлял голову и мохнатый бок, и это был его способ сказать то, для чего другим нужны были слова. Пусть он не мог вот так сказать о многом, но у его "слов" было одно неоспоримое достоинство — он не мог ими ранить, порвать и сделать хуже. Это помогало больше, чем сам олень мог догадываться.

    Кто, что, кто, кто... тревога искала выхода и не находила, Мархев сама не давала ей, боясь, что понимание сделает хуже, цепляясь за края трещин на прошлой своей вере, стараясь не смотреть, что внутри. Неверие позволяло этому чему-то исчезнуть. Как когда-то исчезал для других он сам. Люди хотят не помнить и не думать о том, что их волнует. Мархев тоже этого хотела. Но всё равно думала. Наперекор самой себе.

    — Ты знаешь больше, чем ничего, — Коул подшагнул к стойлу галлы и коснулся руками бортика, несмело, на пробу подавая голос из-под шляпы. — Я это я, — искренне улыбнулся парень, и в тоне его сквозили нотки облегчения. — Теперь больше, чем прежде. Или меньше. Я не знаю. Но теперь никто не сможет заставить меня причинить вред. И я не причиню, — пообещал он, прося о том, чтобы ему поверили. — Если только снова не скажу что-нибудь не так. Прости. Слова — это тяжело. Иногда они приходят сами, а иногда нужно провести целый день, чтобы найти их, — пояснил он отвлеченно, вместе с тем задержав взгляд на лице девушки. И, поневоле нащупав что-то одному ему известное, улыбнулся с теплом и благодарностью. — Спасибо.

    [nick]Коул[/nick][icon]http://s5.uploads.ru/eJV6a.png[/icon][status](un)seen[/status][LZ]<br><div><a href="СсылкаНаАнкету"><font color="#3f2a0c" size="3" face="Philosopher" weight="bold"><b>Коул</b></font></a>;<br>воплощённый дух Сострадания, союзник Инквизиции</div>[/LZ]

    +3

    4

    Раньше, когда Коул появлялся, первым его замечал Василёк. Он глядел на него тёмно-серым глазом, внимательно, но спокойно. С достоинством, присущим этим гордым животным. Коул был невидимкой, но зверь реагировал, будто чувствовал. Он взмахивал головой, угрожающе рыл копытом землю... А потом Мархев смотрела на него. И Василёк успокаивался.
    В этот раз всё было иначе. В этот раз две пары глаз почти синхронно уставились на подошедшего к стойлу. Так забавно - лица почти не видно, лишь полы шляпы, но почему-то эмоции и ощущения от встречи этой так не скрывались. Мархев сжала губы и задержала дыхание, будто пряталась. Она плотнее обвила руками голову Василька и прижалась лбом к витым рогам.
    Сердце заходилось бешеным ритмом. Стучало где-то в горле, а потом - в ушах. В последний раз ей было так страшно в клане, когда она никак не могла понять, что будет потом. Ей простят глупую шалость? Ей дадут прикоснуться к эльфийскому наследию? Никто не застал её и Первого? Детско-подростковый страх неизвестности. Страх вперемешку с острым кусучим азартом - а что там, в этом неизвестном? Каков ответ на вопрос?
    И именно поэтому она так глупо тянулась вперёд. К словам. К текущей речи. К мягкой, как ручей, и такой же остро-ледяной. Он говорил невпопад, но журчал, звенел, искрился искренностью. Эльфийка чуть приподнялась, слыша в голосе улыбку, надежду, обещание. Живость. Радость. Не было в нём больше страха. Может и правда, всё это глупости, может злые слухи - мало ли что скажут. Может ей просто показалось - она же и правда не сильно умная, она ведь не знает правды. И, быть может, в этом незнании кроется истина? Хотелось бы верить.
    Мархев улыбается, аккуратно отодвигает горячую морду Василька, ощупывая пальцами его дыхание. Он отодвигается сам, вытягивает шею и внимательно глядит за движениями эльфийки. Мархев неуверенно тянет руку вперёд, как бы не решаясь дотронуться. И всё же пальцы прижались к грубой материи ткани на плече. А потом плотнее, чтобы прощупать сквозь ткань кожу и плотность тела. Тепло или холодно. Живо или мертво. Телесно или...
    По плечам пробежались лёгкие мурашки. Мархев невольно вспомнила, как они встретились - лёд, синяя тьма вокруг, вой волков вдалеке: "Да как же они от лавины не подохли?!" - шипящий её голос. И его молчание. Его помощь. Он вытащил её из холода. Спас от участи обоих родителей. От ледяной тюрьмы. От жжения в груди.
    - Да... Это ты, - Мархев улыбнулась, и ладонь будто лишилась напряжения. А внутри зароились мысли-вопросы. - Где ты был? Я места себе не находила. Привезли амулет... Я думала найти тебя, спросить, как теперь. А ни тебя, ни кого-нибудь, кто мог бы знать... Ты бы хоть записку оставил, я даже не знаю...
    Эльфийка встрепала волосы на затылке. В записке, на самом деле, не было смысла, и она с досадой это понимала. Вряд ли Коул умеет писать. А она ещё плохо читает. Весьма сомнительное сочетание адресанта и адресата.
    - Как амулет? Он сработал? Теперь ты точно в безопасности? - неуверенно спросила эльфийка, пытаясь найти на одежде друга признаки ривейнского артефакта. - И... Я знаю, очень много вопросов, но чего ты боялся? Ты боялся тех?.. Которые были в крепости?..
    Она сама не заметила, как тон её вопросов стал осторожным, будто даже немного вкрадчивым. Насколько это возможно для Мархев.
    - Или тех, кто ими управлял?
    "Дура!" - мысленно выругалась на себя Мархев, одновременно отдёргивая ладонь от плеча Коула, будто обожглась холодом. Тем самым жутким холодом, которым на неё дышало то неведомое существо.
    - Прости, я знаю, это неправильные вопросы. Просто... Я никогда не спрашивала, кто ты. А потом... - эльфийка сморщилась. - Это неправильно, что мне страшно. Я ведь даже не знаю, чего боюсь. Не могу же я бояться тебя!
    Эльфийка прижалась спиной к стене и беспомощно взглянула на Коула.
    - Ты - это ты. Что ты имеешь в виду? Расскажи, что с тобой произошло. Может, и я начну понимать.

    +3

    5

    Сожаление. Оно мерцало, билось на кончиках пальцев, будто отголоски сотворенных Соласом электрических дуг, разбегающиеся по стебелькам травы прочь от места удара, уничтожившего ещё одно зло, ещё одного человека, который проверял пальцем кинжал и поглядывал на дорогу в ожидании беспечного путника. Причиняя таким последнюю боль, проводя клинки глубоко в беззащитные спины, Коул никогда не жалел. Что он видел в их сердцах, в их памяти, те следы, что оставили им их жертвы, те цеплявшиеся за них отголоски чужой боли, которые он и слышал, и чувствовал — всё это убеждало в правильности единственного способа помочь. Развязать узлы застрявшей боли. Но сейчас? Сейчас по коже бегали колкие искры, но облегчения не было. Сердце горько сжимало её пульсирующим страхом, страхом, который проснулся и встал в полный рост, стоило ему показаться на глаза. Коул наморщил брови, больше всего желая дотянуться, объять, успокоить этим тихим, чуть щемящим сочувствием, что заполняло его сейчас до непривычной колкой рези в уголках глаз. Но он не смеет — подойти ближе всё одно что толкать один к одному хрустальные бокалы, которые от этого могут только разлететься осколками. Слова легче, слова стучат, как камешки, как осторожные птичьи клювы по стеклу. Стучат, соскальзывают, сигналят. Как распутывать узлы, причина которых в нём самом, Коул ещё понимает плохо. Он знает только один путь. Теперь придётся искать другие. Это сложно, смутно, смешанно — стоит скользнуть к решению, как упираешься в новый узел. Но Варрик объяснял, как мог — и Коул узнавал эти объяснения в том, что делала Мархев. Улыбка, движение — ставни открываются на стук. Легкое марево былого страха вокруг тянущихся вперёд пальцев, но Коул только молча ждёт, когда прикосновение сомкнётся, когда зыбкая его идея сойдётся с реальностью подставленного плеча, обретёт уверенность — и вдохнёт её в него самого, становящегося ещё более здесь под этим касанием. Реальным, живым, существующим, впутанным в этот мир, как в разбуженные магом дикие корни, обвивающие до самого горла.

    Так это и получается. Боль рассыпается переросшей её верой и исчезает, оставляя лишь царапинки на память. Память — что делать и как быть, если такое возникнет снова. Теплая искорка пробежала от касания насквозь и отразилась улыбкой — настоящей, видной не только тенью в глазах, как всегда до этого. Вопросы звенят, сплетаются, путаются, рвутся с коротким треском, создают смятение, как град стрел, и Мархев уже сама не знает, куда от них деться, словно случайно сама себя заключила в кольцо огненных сполохов и мечется между ними, отпрыгивая, чтобы не обжечься. Он видел, как это делает Сэра, но Сэра делала не так, она не боялась своего огня, пятнала им других, не позволяя трогать себя. Огонь Мархев отказывался ей подчиняться — страх не внушал ему уважения.

    — Ты... можешь, если захочешь, — осторожно начал Коул, делая мягкий шаг за приоткрытую дверь денника. — Но ты не хочешь, — он смотрел и слушал озадаченно, изучающе. Василёк поднимается на ноги и тыкает мордой под локоть, обнюхивая, и горячее дыхание галла щекочет бок до тихого смеха. Коул отвлёкся, дотронувшись ладонью до его морды недолгим умиротворяющим жестом.

    — Я боялся, что кто-то может сделать меня другим. Сможет приказать мне, связать, сбить с толку, — он куснул губу, не давая себе провалиться по цепочке чувств в тот несметный хаос, что творился в Адаманте. В них, в демонах, было столько смятения. Не понимающие, сведенные с ума, заключенные в хаосе постоянства, ранящем, терзающем, давящем, пока не оставалось что-то одно — гнев, отчаяние, ужас, оскорблённая гордыня... каждый из них стремился создать больше того, чем был, чтобы продолжать быть собой. Всё это холодно ёкнуло внутри, провалилось, заставив ненадолго закрыть глаза. Он больше так не сможет. Его слишком много, разного, помнящего, помнящего, обретшего якоря, обретшего постоянство перемен, пробивающихся сквозь косность мира неиссякаемым терпением и упорством, словно корни веретенки, раздвигающие гальку. Он больше ничего не забудет — и не будет забыт.

    — Я боялся, что мне прикажут ранить людей. Тех, кого я не хочу ранить. Я был... — Коул, начавший говорить слишком быстро и надсадно, осёкся и улыбнулся снова, едва приподняв уголки губ и заставив себя заговорить спокойнее. — Ты права. Я был не совсем человеком. Я был здесь, но я не был... цел. Теперь это не так. Варрик помог мне расти. Он показал, как я могу стать больше собой, больше здесь, не оставить концов, которые могут завязать другие. Я в порядке теперь, — со счастливым, убеждающим облегчением выдохнул парень. — Амулет помог мне понять, помог мне найти... то, что цеплялось, что уже привязало меня. Сделало меня. Теперь я привязан весь. Я больше человек, чем я когда-либо был. Прости. Я мог бы убрать боль, но ты просила не забывать. Теперь я чувствую то, как ты чувствовала, когда говорила... — Коул тихо рассмеялся над собственной путаницей слов. Управлять ими на своём языке было куда сложнее, чем самой дурной лошадью. А ведь у него даже с самой спокойной ушло время на то, чтобы понять: надо тянуть и прижимать ногой, а не просить и спрашивать. Теперь он понимал, над чем они тогда смеялись. Лошади не знают слов. Лошади — не идеи Тени, чтобы понять и почувствовать его намерение.

    — Тебе больше не нужно бояться меня, за меня, — с теплом заверил он, взглянув на Мархев. Василёк всё ещё пофыркивал и всхрапывал, то обнюхивая плечо, то поддевая носом край шляпы, и шумное, пахучее дыхание его обдавало щёку Коула волной воздуха, вороша прядки чёлки. — Я больше не могу быть сделан против себя, против тебя. Я больше не могу забыть и заставить забыть. Я теперь такой же, как все остальные, — чуточку беспомощно пожал плечами парень со странной, словно удивлённой самому себе радостью в этих словах. — Эй!..

    Галла, похоже, устал слушать эти мутные изъяснения — и, ни с того ни с сего клацнув зубами, стащил с Коула его шляпу, отскочил назад в тесноте денника и замотал головой, словно нашёл себе новую забавную игрушку. Шляпа трепалась по воздуху, тяжёлая своим металлическим каркасом, но Васильку, похоже, и впрямь было весело — столько его задорной энергии было в этой игре, что Коул рассмеялся — всё так же зыбко, несмело, но понимающе, вскинутой было вслед проказнику рукой только стирая со лба вечно затеняющие лицо волосы...[nick]Коул[/nick][icon]http://s5.uploads.ru/eJV6a.png[/icon][status](un)seen[/status][LZ]<br><div><a href="СсылкаНаАнкету"><font color="#3f2a0c" size="3" face="Philosopher" weight="bold"><b>Коул</b></font></a>;<br>воплощённый дух Сострадания, союзник Инквизиции</div>[/LZ]

    Отредактировано Эйелис (2019-08-14 15:03:50)

    +2

    6

    Эльфийка внимательно вгляделась в паренька. Что-то в нём сильно поменялось, что-то в нём будто образовалось. Вроде бы, она не видела его всего пять дней, но внутри появилось ощущение, что они потеряли друг друга на пять лет. И вот, встретились вновь. Она осталась прежней. Он стал иным. Вроде бы такой же, и всё же...
    - Не хочу... - эхом отозвалась Мархев. Из состояния какой-то заторможенности её вывел Василёк. Он поднялся и с интересом потянулся к ним мордой. Стал с любопытством обнюхивать, изучать. И Коул засмеялся. Тихо, легко. В этом смехе было что-то от случайного дуновения ветра, от тихой трели птиц вдалеке.
    А Коул продолжал говорить. Он рассказал, чего боялся - того, что кто-то захватит его волю. Кажется, чего-то подобного боялись в связи с магами. "Любой демон может попытаться захватить мою волю. Но я не позволю этого" - вспыхнула в памяти фраза Первого из клана. Да, было что-то... Говорилось. Это похоже на то, что предполагала Мархев с самого начала, это было логично. Ведь в Адаманте были демоны. Коул мог испугаться их?
    Он говорил быстро, беспокойно, заходился в речи. Мархев хотела было схватить его за плечо, остановить, чтобы он не терялся, не уходил в это состояние. Такое бывало раньше, ей было страшно, что эти слова, эта текущая через него речь, чужие мысли, приносят ему боль, заставляют его сходить с ума. Как это страшно, наверное, сойти с ума. Мархев боялась этого больше всего в жизни. И потому останавливала заходящегося в горячечном бормотании друга, наверное, всё же, верила, что это может помочь. Хотя и не понимала, чем. Возможно, думала, что это помогло бы ей?
    Но вдруг Коул осёкся, улыбнулся, и сказал то, чего Мархев боялась. И знала, что это правда.
    - Ты права. Я был не совсем человеком.
    Не совсем человеком? Что значит, не быть человеком? Быть иным существом? Похожим на демонов из Тени, что рвались из-за зелени разрывов. Или на кого? И при чём тут Варрик?!
    Но Коул говорил так убедительно, так легко текли слова. Он улыбался, ему было легче, свободнее. Ей казалось, ещё секунду, и он раскроет руки, вдохнёт и взлетит. И возможно, он так мог? Впрочем, наверное, самое главное было то, что он теперь в порядке. Амулет смог помочь. Ему стало легче. Это было как-то непривычно. В Коуле всегда была какая-то тяжесть, какой-то груз, какая-то боль. И сейчас, возможно, она тоже есть, но он будто отчистился от лишнего, стал светлее, смелее. И как бы в подтверждение этим необычным переменам, Василёк продолжал принюхиваться, фырчать и пытаться поддеть Коула, изучить его, понять.
    В его голосе было много тепла и уверенности - такое было редко. Такое вообще было? Мархев не была уверена. Но Коул был уверен. Уверен, что теперь будет лучше и легче, теперь всё пойдёт хорошо, теперь он точно в безопасности. И никогда не забудет, никогда не заставит забыть. И её, ведь он обещал. А самое главное, ей больше не нужно бояться за себя. За него. За них.
    - Я теперь такой же, как все остальные, - в контексте Коула эта фраза звучала так сюрреалистично. Коул не может быть, как все. Он всегда был иной. И этим подкупал. И тут Мархев будто застыла.
    "Он никогда не был человеком. Но разве это что-то значит? Разве он хоть раз был опасен мне?" - эта мысль звонкая, как бьющееся стекло. И будто услышав этот звон, Василёк подался вперёд и схватил шляпу. Ему стало весело, он затряс головой, зарыл копытом землю, играя этой странной шляпой. Коулу тоже было забавно - он тихо смеялся, тщетно пытаясь забрать шляпу и убрать упавшие на глаза волосы. Эльфийка внимательно вгляделась в Коула, не пытаясь при этом остановить питомца и забрать у него шляпу.
    "Он ведь с самого начала был странный, непонятный. Ещё тогда, на перевале. Всегда. Я думала, он маг - просто очень необычный. А почему я вдруг стала бояться его... Нечеловечности. Потому что говорили люди? Потому что Адамант? Потому что боялся он сам? Он никогда не был мне опасен. Он не человек. И в этом нет ничего ни плохого, ни хорошего, ни страшного. Ведь он..." - Мархев поджала губы и протянула руку, хватаясь за железную тулью шляпы одной рукой, а другой хлопая по шее Василька. От этого жеста галла остановился, ещё покачал головой, скосил серый глаз на хозяйку и разжал зубы, выпуская поле шляпы. Мархев посмотрела на Коула. Немного строго и внимательно, будто пытаясь увидеть что-то в его лице, будто пытаясь его признать. Она осторожно, но уверенно протянула руку к его лицу.
    "Ведь он..." - смуглые пальцы коснулись его лба, скользнули над светлыми бровями, по виску и заправили за ухо белёсые волосы, открывая его лицо, его голубые глаза.
    - Коул, - эльфийка улыбнулась и с плеч упал груз. Да. Он не страшный. И никогда им не был. Почему она его боялась, как же глупо. Теперь легче. - Держи...
    Мархев протянула ему шляпу.
    - Пойдём, пройдёмся, мне нужно подышать воздухом, а ты мог бы мне рассказать, ну... Например, при чём тут Варрик, - эльфийка ухмыльнулась и вышла за пределы денника, на прощание почесала Василька за ухом. Тот проводил её внимательным серым взглядом. И они покинули конюшни.

    Морозные горы не зря называются именно так. Весна уже вошла в права, но было свежо и светло. Небо казалось ближе, но это была иллюзия. А воздух такой чистый и такой прохладный, что слегка покалывало в лёгких. Мархев глубоко, до боли в рёбрах, вдохнула этого свежего воздуха, выдохнула и обернулась на Коула.
    - Итак, амулет всё же помог. Но ты его не носишь. Он был нужен на один раз? Я... Мне интересно, что случилось. Ты поменялся, хочу знать, как. Если ты хочешь рассказать, - эльфийка пожала плечами и шагнула прочь от конюшни, ей хотелось бродить. Хорошо бы забраться на стены. Там тише, и их голоса будет лучше слышны им самим.

    +2

    7

    С непокрытой головой, без привычной тени широких полей, скрывающих всё, что выше плеч, Коул на несколько ударов сердца ощутил тяжесть, проваливающуюся и давящую где-то в животе, холодные мурашки дыхания простора за спиной, по спине, до желания вжать голову в плечи. Ускользнуть, спрятаться, скрыться, уберечься от взглядов, уберечься от страха, от всех всплесков волнения, влияния, вовлеченности — от всего, что порождало в мире его присутствие. Теперь на пути побега выросла каменная стена, словно стояла там сотни лет, и отступать было некуда. Реальность загнала его в угол, объяла со всех сторон, и только часть памяти о Тени до сих пор успокаивающе шептала у затылка. Едва различимый шепот, который начинал от него ускользать, как только рядом что-нибудь происходило. Происходило — и оставляло на нём свои следы, пятна и вмятины. Как же их много! Он и помыслить никогда не мог, что их может быть так много. И хотя всем им, слой за слоем, всё равно находится место — стерпеть это трудно, и страх той боли, которую он когда-то причинял своей видимостью, которую когда-то причиняли ему, когда видели, сбивался липким мохнатым комком. Коул неловко провёл пальцами по лбу, пытаясь зачесать назад чёлку, но соломенные пряди, привыкшие быть прижатыми шляпой, не хотели этого и снова ссыпались на лоб и щёки.

    Он боялся вот так стоять, сутулился, стесненный, но убегать было некуда, и приходилось, дрожа, выпрямляться внутри себя навстречу сотням глаз и шепоткам тысяч мыслей. Он боялся того, что за взглядами, но протянутая навстречу рука заставила воспрянуть, с облегчением и радостью улыбнувшись этому прикосновению. Она не боится. Еще чуть-чуть, быть может — но он смог убедить. Получилось. За ушами пряди держатся дольше — совсем немного, снова принимаясь за своё, когда Коул наклоняет голову и смотрит на шляпу, которую с благодарностью берёт из рук Мархев. Берёт — и вертит в руках, перебирая пальцами по потёртым кожаным полям, не спеша нахлобучивать на голову, словно впервые видит её и хочет получше рассмотреть. Ветерок. задувающий под крышу конюшни, поднимает запахи соломы, навоза и лошадиного пота, щекочет затылок, ероша на нём светлые пряди. Галла фыркает и коротко, скрипуче блеет, качая изящной рогатой головой. Коул смотрит на него — и тоже кивает, словно повторяя кланяющееся движение шеи животного своими плечами.

    — Он считает, что мне это не нужно теперь, — отрешенно прокомментировал юноша поступок долийского оленя. — Спасибо, — это уже самому Васильку, глаза в глаза. Галла верил в него больше, чем сам Коул в себя, словно и правда знал наперёд. Он видел всё по-своему, и эта перспектива окрыляла, такая простая и правильная. — Ты прав. Я должен носить её не так. Я... научусь, — обращаясь к Васильку, выговорил Коул ещё такое новое для себя слово, укладывая шляпу обратно на голову. — Это обещание, — улыбнулся он, и поддёрнул шляпу, накреняя её назад, чтобы укрывающая ширина её полей не так мешала взгляду.

    "Я научусь."

    Он шёл рядом с Мархев, без труда отмеряя шаги так, чтобы не обгонять и не отставать, а держаться рядом — набрав воздуха в лёгкие, выпрямив им плечи и спину, частично прикрытую тенью шляпы. Свет дня впереди, там, где его уже не останавливала надёжная крыша, бил белым в глаза и падал на лицо, отмечая его необычным чувством. Предвкушение. Теперь, когда на один мешавшийся, путающийся на пути узелок стало меньше, он снова смог прямо смотреть вперёд. И тянуться ростками любопытства к тому, что будет, как оно будет, как оно может получиться. Веря, что и дальше чаще будет так же хорошо, как сейчас.

    — Я хочу рассказать, — торопливо кивнул Коул на слова Мархев, стремясь убедить в этом. — Я не всегда могу найти слова, которые встанут правильно, но я хочу рассказать. Я слышу, как... — "Наверное, ей не понравится это услышать. Я слышу, как тебе больно не знать. Не то. Это не нужно объяснять. Желания достаточно." — Коул осёкся, сбивчиво перебирая пальцами по растрепавшимся краям своих обрубленных перчаток. — А-амулет... Амулет нужен, чтобы защищать духов. Он не сработал, потому что я был меньше, чем дух... и больше. Оно торчало во мне, цеплялось, не пускало. С амулетом я смог понять, и... Варрик помог мне. Я сделал то, что хотел так сильно, что это делало меня не тем. Я убил его, храмовника. И нет, потому что он убежал, когда стрела застряла. Стрела застряла, позволила мне злиться. Она и сейчас там, дрожит, звенит, — Коул неосознанно коснулся ладонью груди, где, и правда, до сих пор ощущал это саднящее, едкое, не утолённое и не освобождённое. Но та встреча сдвинула что-то, заставила думать, вспоминать, осмыслять. Дёрнула узёл, но тот не развязался — только стал гладким, крепким, держащим надёжно части паутины и пускающим новые связи. Выводы. Объяснения. По-своему, но этот застрявший гнев, этот страх у того, другого, приглушили собой боль. Варрик много говорил о том, что может стать с тем храмовником после их встречи. Некоторые варианты Коулу понравились. И все они были лучше той смерти, обрубленного конца, не способного изменяться, закрывающего боль в стазисе без возможности выйти наружу. Как в клетке подземелья.

    — Звенит во мне и в нём тоже. Но этот звон, он... как музыка. В нём текут идеи, и... — попытался договорить парень, поднимаясь по каменной лестнице туда, где Мархев будет легче слышать. Сердцем слышать, не ушами. Сердцу там и правда проще, меньше того, что отвлекает и уводит. А вот по ушам всё равно ветер свистит, спускаясь с гор. Но Коул знал, что сможет говорить так, чтобы уши его слышали. Но так, чтобы услышало сердце? Тревога серыми клубами дыма окутывала его при мысли об этом, и уже сейчас, глядя в глаза девушки, он осознавал, что слова были не те. Соскальзывали, смешивались, не складывались, ясные у него в голове, но теряющие смысл, как только оказываются вне её.

    — Прости. Я... не очень понятно сейчас, да? — спросил Коул, виновато улыбнувшись. — Я попытаюсь снова, — пообещал он, зачем-то поднимая ладонь и глядя на Мархев сквозь свои чуть расставленные в стороны пальцы. — Как просто было бы сказать тебе забыть. Стереть то, что не получилось. Тебе непонятно, а непонятное страшно, а страхи болят. Мне жаль, что я причиняю боль, — с искренним сожалением вздохнул он, опуская руку. — Что делаю странно. Что не могу просто вынуть из тебя то, что заронил. Не могу повернуть назад и вернуться к прежней точке. Это больно, быть живым. Но Варрик объясняет, почему это хорошо. Может быть хорошо. И ты тоже это знаешь, да? — смягчившимся взглядом смотрел Коул, теперь совсем по-новому понимая ту, когда-то так тяжело давшуюся, ускользавшую от него своим смыслом просьбу. Не забывать. Не отнимать ничего, даже когда плохо. В мягкости этого взгляда затеплилась надежда — что она знает, как справляться с болью. А значит, может и его научить — жить с этим чувством и черпать из него ту силу, что оно пусть неохотно, но даёт. Силу делать её частью себя и двигаться дальше.

    +3

    8

    Ему было непривычно - это сквозило во всех его движениях. Он держал спину прямо, будто лом проглотил, расправил плечи, но для него это было несвойственно. Он шёл рядом. Он был видимым. Мархев чуть улыбнулась краешком губ. Он почему-то напоминал ей галльского оленёнка, она видела таких ещё в клане. Неловких малюток с мягенькими копытцами. Они с трудом стояли на нелепо длинных для их маленьких тел ногах, они шагали так, будто не знали, как с справиться с их конечностями. Неловкие, смешные. Но стоило лишь немного подождать - они научались прыгать и бегать, они научались подражать своим горделивым родителям. И поначалу это выглядело смешно и нелепо. Но потом они научались, росли, менялись, и их шаг, их прыжок был естественен и лёгок. И сложно было представить, что когда-то давно они были неказистыми и смешными.
    И вот, наверное, Коул был таким же оленёнком сейчас. И даже Василёк это подметил, срывая с него шляпу. Как-будто говорил ему: "Теперь можно иначе, теперь учись ходить, а не только нелепо скакать!" - это было знакомо. Возможно, Мархев сама была такая. Возможно, Мархев сама не доучилась быть взрослой особью, оставаясь немного нелепым оленёнком.
    И всё же, было в этом что-то невероятное. Она наблюдала за неуверенным шагом друга и не могла спрятать улыбку и нежный прищур. Она будто немного гордилась им. Вот, он сам шёл и показывал себя, и шляпа лишь тенью закрывала его бледное лицо. Она смотрела на Коула и радовалась за него. Ведь сейчас - и почему-то только в этот миг эта мысль коснулась её сознания - он познавал мир. Перед ним был этот мир. Он был такой маленький по сравнению с ним. И всё же - это был целый мир. В его ладонях. Он мог познавать всё. Ему нужно было лишь протянуть руку. Наверное, прекрасно быть таким открытым. Прекрасно и, конечно же, страшно.
    Коул заговорил. Как обычно - быстро, торопливо, будто стараясь не упустить ниточку случайно возникающих слов. Но теперь он говорил с небольшими запинками, теперь он больше вкладывал в то, чтобы говорить яснее, изъясняться чище и понятнее. И всё же он не мог избежать старых метафор. Звона, песен, боли, стрел... Все эти слова Мархев часто слышала из уст юноши, приходилось как-то цеплять их к событиям, о которых он ей рассказывал. Иногда это было слишком сложно, как сейчас, например.
    В рассказе Коула появился храмовник. Казалось, что эльфийка чуть дёрнула ухом на этом слове и склонила голову на бок. Эти служители церкви слишком часто появлялись в жизни Коула. Помнится, до Инквизиции он был среди храмовников, прятался среди них, и лишь потом пришёл сюда. Но сейчас Коул говорил о каком-то конкретном храмовнике, которого убил и нет одновременно. И в голосе сквозил еле заметный след злобы. Но в основном там была лишь боль. Мархев так же поняла из речи Коула, что амулет не сработал так, как должен был потому, что Коул действительно был духом, но лишь частично. И это мешало и указало на проблему. Так и появился в истории храмовник. Которого Коул "застрелил", но стрела застряла. При чём, застряла в самом Коуле.
    "Мда... Что-то не меняется никогда" - с иронией подумала Мархев, но тут заметила, как юноша прижал ладонь к солнечному сплетению. Эльфийка чуть подалась вперёд, будто желая разглядеть невидимую рану. Но её там не было - только боль.
    Они поднимались к вершинам, к свистящему ветру, к пронзающей прохладе. Там всё становилось как-то проще. Там редко появлялись люди - солдаты и часовые, разве что. На стенах было проще спрятаться. И Мархев там просто нравилось, хотя она и не любила холод.
    — Прости. Я... не очень понятно сейчас, да? - виновато заговорил он, ловя себя на сложной словесной вязи. Раньше ему действительно было проще справиться с неясностью своей речи. Сейчас это давалось с трудом. С первого раза не получалось.
    - Ничего, - улыбнулась Мархев, поведя плечом. - Я привыкла.
    Коул поднял ладонь и внимательно посмотрел на неё. Эльфийка чуть склонила голову на бок, она не ждала, что он заберёт её память. Ведь он обещал. Он держал обещание так долго, не нарушит же он его теперь. Ему было трудно - ведь умение заставлять забывать давала ему возможность как бы начать всё сначала, как бы переиграть сценарий по-новому, иначе, изменив в нём реплики. И всё же Мархев протянула руку к его пятерне в неясном желании то ли прикоснуться к бледной кожей, то ли сместить ладонь в сторону. Пальцы прикоснулись к грубой ткани перчаток и от них, как круги по воде, потянулись к его пальцам. Ладонь к ладони на пару тёплых мгновений. Почему-то Мархев сейчас было важным ощущать его плотность и телесность, будто напоминать себе, что даже если он и дух, то всё же не совсем.
    А в речи его было много растерянности и замешательства. Он не понимал и не знал, зачем нужна эта боль, чем она хороша. А Мархев было трудно просто взять и объяснить. Эльфийка глубоко вдохнула - освежающий воздух очищал сознание, становилось легче и проще мыслить и говорить.
    - Коул... Посмотри, мне ведь уже не больно, - Мархев раскрыла руки, будто предлагала Коулу прикоснуться к затянувшейся невидимой ране на её груди. - Понимаешь, у меня была боль. Я не знала, что с тобой, что не так... Но ты появился и заговорил со мной - и мне уже не больно.
    Мархев легко прошагала по стене, двинулась к краю и села спиной к Скайхолду - лицом к другу. Ветер с гор дул в лицо, обдавая колким морозцем. Эльфийка с удовольствием подставила лицо под дыхание гор. Именно тут ей было хорошо.
    - Может быть, я не права... Но есть что-то верное в этом. Ведь если бы я не знала боли, я не могла бы понять, как хорошо исцеление, - Мархев пожала плечами и вновь зажмурилась, ловя холодные вздохи гор. Она наполнила свежим воздухом лёгкие. До края, до боли. И шумно выдохнула. - Я бы не смогла узнать, как хорошо, когда боль проходит. Возможно, в этом и суть?

    +2

    9

    Ответом жесту раскрытых рук Мархев стала несмелая, непривычная, но искренняя улыбка, облегчением осветившая лицо Коула. Другой бы назвал её "бледной", но с тем, насколько исподволь, тихой тенью обычно проявлялись его переживания из-под привычной настороженной тревожности, каким неуверенным в себе, в других был Коул даже тогда, когда обижался и злился, даже такая улыбка, настоящая улыбка, открытая и прямая, не прячущаяся украдкой за поворотом головы, была победой — неважно, насколько маленькой. Видимым признаком перемен в том, кто из призрака, замершего в боязливом балансе, превращался в человека, способного дышать полной грудью и действовать во всю силу, во всех красках — и кого это превращение все больше и больше увлекало, кружа голову новизной и перспективами. Он был рад быть живым — не меньше, чем рад знать, что всё ещё может помогать, успокоенный этим таким важным для него знанием. Это стало сложнее теперь, но со сложностью этой каждый успех был ценнее и значимее. И каждый — ещё чему-то его учил, оставляя на память след.

    Чуть сжимая пальцы ладони, еще помнящей прикосновение, Коул — несколько торопливо, пожалуй, — уселся на парапете рядом с эльфийкой, в повторение за ней глубоко-глубоко вдыхая свежий воздух и с ещё касающейся уголков губ улыбкой прикрывая глаза под ветром, скользящим по щекам и треплющим волосы. Если бы не тяжёлый металлический котелок, шляпу с него бы точно сдуло — а так только полы её неровно покачивались, да светлые пряди челки щекотали лоб, словно суетливые лапки какого-то насекомого. Из двора крепости доносились голоса и смех, мимо по стене прошла пара несущих стражу солдат в униформе Инквизиции, таких одинаковых снаружи, но таких разных внутри, стоило только чуть-чуть присмотреться и прислушаться. Теперь уже не их мысли и эмоции резонировали внутри, но его собственные по этому поводу. Своё отношение, своё восприятие, своё любопытство — всё это кружилось цветным водоворотом и поначалу всё ещё обескураживало, когда Коул осознавал, откуда в нём эти звуки и ощущения.

    Желание помочь, даже оставаясь самым сильным, теперь было уже далеко не единственным его желанием.

    — Я не знаю, что вернее, — проговорил юноша, проводив стражников взглядом и дав тому, что сказала Мархев, немного осознаться и осмыслиться. Крепостные валы и правда помогали — вместе с горами, с простором, с величиной и свободой, всё это помогало ослабить узлы, сделать их натяжение легче, терпимей, незаметней. Коул слышал — и был благодарен им за это; помогая ей, они помогают и ему. — Правильнее ли, когда боли нет — или когда она проходит. Я правда не знаю. Когда её нет совсем, всё проще. Спокойнее. Но когда есть... и затем нет... Всё звенит, раскачивается, бьётся. А когда успокаивается, снова можешь дышать. Уже по-другому. Но иногда оно не успокаивается. Может, когда-нибудь потом, но не сейчас. Или никогда. Это очень долго, — вздохнул Коул, потирая ладонью грудь пониже сердца, где ему всё ещё было неприятно. — Всё сложнее теперь, и всего больше. Но я хочу помогать. Это не изменилось, — он улыбнулся снова, повернув голову к сидящей рядом подруге. От этого слова, от этой мысли, от этой идеи внутри становилось теплее и уютней, расползалось приятной щекоткой, словно от перьев доверчиво копошащейся в ладонях птички. Даже с тем, как он изменился теперь, она всё равно узнала его. Так легко, просто переступив через ненужные части, как через кучу мусора на дороге. Наблюдать это было по-своему восхитительно — и ему хотелось так же. Не путаться, не сбиваться, отделяя главное. Собственное упорство Коула вело его куда более извилистыми путями.

    Боль сгладилась, стихла, рассыпалась, оставив лишь отголоски себя, мерцающие на краях памяти, как искорки догорающего костра, ещё жалящие, если прикоснуться, но уже неспособные породить настоящее пламя. Непонимание спутывало, давило, но навстречу ему, против него, поднималось любопытство, ожидание, стремление, приподнимавшие тяжёлое одеяло этого глушащего чувства. Но столько вопросов сразу! Они мелькали, словно вспугнутые светлячки над травой, освобожденные от страха, от бегства, от томительного ожидания, прыгали на самой грани, тянулись к нему. Их пытливые тычки Коул почти что ощущал кожей, и каждый звал, звенел своим маленьким колокольчиком в путанице узелков; он не знал, с какого начать. Про амулет? Про храмовника? Про Варрика? Про стрелу? Про человека? Про духа? Про грань между ними?..

    Все эти ответы мало-помалу, как горсти песка, заглушат и утолят собой всё, что осталось от боли.

    — Я не могу ответить на всё это сразу, — негромко, привычно поясняющим, распутывающим тоном отозвался Коул на что-то, чего ему вслух не говорили, но что он слышал и знал тем не менее. Хотя, на самом деле, ответить он мог. Только понимал, что опять будет сбиваться и путаться: столько всего сейчас манило его внимание, отзывалось вспышками сочувствия. — Мои мысли хотят, но мой язык не может... столько слов сразу должно быть сказано, — парень неловко повёл плечами. — Но я скажу их все. Мне нужно... нужно быть больше, как все, не только внутри. Люди боятся, когда видят то, что как не они, — он осёкся, покосившись на Мархев, словно побоялся на мгновение напомнить ей об этом угасшем было страхе его-не-человека.  — Но... их страх помогает мне понять. Что-я-делаю-не-так. Так странно, — рассеянно выдохнул Коул, взглянув на горы за дальним от них краем крепостной стены. — Страх помогает. Боль помогает. Они не должны, но... они могут. Я странен другим людям, а мне странно это всё... Я хочу помочь, но и мне теперь нужна помощь. Варрик помогает. Инквизитор помогает. Ты помогаешь. Я столько не замечал раньше, — юноша медленно покачал головой. — У того амулета было тепло твоих рук. Он помнил, как ты несла его... — начал Коул с воодушевленным теплом, но снова прикусил язык, только уже не в опаске — а в странном, затаенном веселье. — Стоп, нет. Это тоже странно, да? Только... — юноша вздохнул. — Об этом грустно не говорить. Люди считают, что вещи не могут помнить только потому, что они их не слышат...

    +2

    10

    В этом было что-то настоящее и живое. Момент трепетной тишины. Шум от Скайхолда, мимохожие стражники - всё это было как бы не здесь. Всё это было слышно словно сквозь пуховую подушку. Оставался лишь ветер и тихий голос рядом. Мархев чуть улыбнулась и сжала ладонь на воротнике, будто что-то спрятав под линиями судьбы и сердца. Ведь именно ради таких моментов рождённых из боли стоило жить. Именно из-за них Мархев взяла с Коула обещание никогда не забирать её память. И в тот миг ей так щемило в груди, что она лишь надеялась - теперь Коул понял, почему она его просила не забирать у неё память. Не забирать этих моментов.
    Но когда тянущая и щемящая теплота от редкой улыбки Коула чуть отпустила её, внутри начали роиться вопросы. Уже не такие жгучие, как раньше. Тихие, звонкие. Они не приносили беспокойства - скорее любопытство и интерес. Они были, потому что лучше знать, чем не знать. Сработал ли амулет? Как помог Солас? А Варрик? Почему надо было куда-то ехать? Ком он ощущает себя сейчас?
    "Нет, это я знаю..." - мысль, как капля на зеркальной глади воды. Лишь слегка тревожит её и расходится кругами, как эхом ответа. - "Он Коул. Так он себя и ощущает."
    И уже как-то не важно знать принадлежность и название. Это было нужно, как глоток крепкого спиртного - чтобы выбило из головы беспокойство, чтобы забыть о них. Но они никуда не исчезли бы, они бы однажды вернулись. И правильно - видят Творцы - правильно, что всё так. Что именно так ей пришёл ответ. Именно такой.
    Коул же, будто услышав этот плеск вопросов в тихой воде, заговорил. Как и раньше - будто доставал её ощущение из пазухи, раскрывал его и выпускал своей текущей речью. А она ведь громкая, болтливая - ей так порой сложно сказать самое важное. А Коул её всё равно слышал - какой бы шумной она ни была. Слышал и говорил ей её же словами, отвечал на них.
    Мархев чуть склонила голову в его сторону, вслушиваясь в его голос. Речи его об огромном пути, который нужно пройти, об огромном мире, который нужно познать. Но почему-то, отсюда, с высоты стен Скайхолда, весь этот мир казался эльфийке таким маленьким. И они сидели спиной к нему - лицом к ветру.
    - Я столько не замечал раньше.
    - Я тоже... - рассеяно выдохнула эльфийка, задержав взгляд на ладонях юноши. Странно, но сейчас она ощущала себя наполненной таким количеством свежести и света, что ей казалось, будто с глаз её стёрли слой пыли, что налип в тот момент, когда она твёрдо настаивала на том, чтобы ей дали это задание, чтобы её отправили в Ривейн.
    "А может быть, я и сама ещё не до конца поняла, зачем я просила его никогда не забирать мою память... Может быть..."
    - У того амулета было тепло твоих рук. Он помнил, как ты несла его... - заговорил он, прерывая неосмысленный поток внутренний речи. Мархев подняла на него взгляд, замечая, как он осёкся в конце, и как-то странно улыбнулся. Кажется во взгляде его скользнуло что-то почти озорное, весёлое. Такого эльфийка никогда не видела раньше. Но это что-то пропало так же быстро, как и появилось, не дав себя рассмотреть. Коул вновь задумался о странности своих слов. Мархев улыбнулась.
    - Это не странно, - она вновь посмотрела в бесконечную даль Морозных гор. - Это просто твоё. Говори, мне интересно... Интересно, а одежда, которую я шью, несёт... Тепло моих рук?
    Мархев будто попробовала слова Коула на вкус, прокатила по языку. Получилось интересно и непривычно, и чтобы разбавить это, она посмотрела на небольшую дыру на рукаве старой рубашки юноши. Ей почему-то было приятно думать, что если бы она взяла бы и зашила её, то ткань впитала бы лёгкую грубость пальцев, запечатлело дыхание. Сохранило бы тепло рук... И это тепло грело бы бледные его запястья.
    Эльфийка невольно склонилась на бок и прислонилась головой к плечу Коула. Лёгкая прохлада ткани на щеке успокаивала её. Горный воздух чуть кружил голову. Ветер дунул сильнее, застревая в её кудрях. Мархев зажмурилась, и мир будто провалился, оставаясь там, за их спинами. Все звуки показались приглушёнными, как в детстве, когда она прятала остатки сна под одеялом, ожидая неминуемого пробуждения. Горный воздух, запах ткани и лезвий, и бескрайняя тишина. И так хотелось, чтобы этот миг можно было застыть, закристаллизовать, чтобы оставить его у себя, как тот амулет из Ривейна. Но, наверное, в этом и была суть чуда - пойманным оно переставало быть чудесным. И оставалось лишь его вдыхать до щемящей боли в лёгких. И мысль тихим звоном в голове.
    "Наверное, оно всё же стоило того".

    +1

    11

    Коул уверенно, убедительно кивнул на робкое любопытство Мархев о том, какую память несёт в себе созданная ею одежда. Конечно! Разве может быть иначе? Он рад был подтвердить, что она права в своей надежде. В этом нельзя было сомневаться, не нужно было — и вот так, сидя совсем близко, наверху, в отдалении от чужих шумов, он легко, за одно движение дотянулся до тех отпечатков, к которым обратились мысли девушки. Успокоенное удовольствие, всё будет готово в срок. Усталость в согнутой долгими часами работы спине. Радость созидания. Боль в руке там, под ногтем, куда случайно впилась иголка, и следом — маленькое-маленькое самодовольство, когда строчка вытягивается, и шов пропадает на изнанке с безупречным изяществом. Как волшебство: детали, клочки ткани, собираются в кропотливых руках в целостную композицию одежды, рубашку, кафтан, цветастое платье. Всё это, всё переживания эти, ключики от её волнения, были как маячки, вспышки, мгновения, которые тянули к себе внимание любопытных жителей Тени. Маленьких, примитивных, узких, одним таким переживанием наполненных до краев, и занятых им надолго, если не навсегда, сохраняя в постоянстве. Но даже постоянство изменчиво в Тени: одно впечатление к одному, и крохотная частица вырастет в полноценное осознание той эмоции, что стала первой, совьётся вокруг нее в единую сильную суть. А до тех пор, не связанная концептом времени, эта запечатленная идея останется тянуться к своему якорю, тому предмету, что вызвал эмоцию, что создал, и будет подпрыгивать и звенеть, снова и снова её переживая, любуясь, озорно восхищаясь идеей. Иногда — даже заходя так далеко, что сквозь Завесу оберегая, сохраняя в изначальном виде, мешая изменяться, и кто-то с удивлением найдет в старых руинах почти новый сундук, на крышке которого был вырезан узор, так полюбившийся сберегшему его духу. Кто-то самый чуткий, прикоснувшись, может услышать эти следы, услышать эту память, самые тонкие её отголоски. Но таких людей мало, чутких, слышащих — готовых услышать историю вещи. Услышать чувства, которые она хранит в себе, которые она к себе манит. Большинство предпочтет не замечать и не слушать, отогнать всё не-реальное, заглушить эти следы своей целью. Ведь это глупо, ведь это странно, ведь это слишком, ведь на это лучше не обращать внимания, когда вещь пытается что-то значить, пытается говорить с тобой — и совсем не словами. А меж тем каждая вещь, соприкасаясь с чьими-либо мыслями о ней, с чьим-либо отношением, становится точкой отражения — всего, что успело с ней случиться, и при желании увидеть можно нескончаемо много. Разобраться бы только, где грань между чужим и своим вкладом в это отражение...

    С одеждой было так же. Как и его собственная одежда — сама по себе, вся была памятью. Памятью о той боли, которую он не смог утолить. Памятью, которая держала его здесь всё это время. Памятью, которая скрутилась узлами корней, вплелась, срослась. Памятью, которая теперь помогала ему двигаться дальше. Из якоря, тянущего за собой, гнётом висящего на руках, эта память превратилась в опору, в основу, в камень, от которого можно считать шаги. В какую угодно сторону. Но Коул не терялся — не было темноты там, где горят сотни маяков других душ. Теперь он придёт к ним не тенью — он придёт со своим собственным огнём.

    — Пусть она останется, — подставив плечо, тихонько ответил он желаниям Мархев, не сразу сообразив даже, что это не слова — слишком внимательно слушая в своём беспокойстве, тающем под её заверениями, под теплом прикоснувшейся щеки. Он больше не потеряет никого их своих друзей. Неловко приподняв уголки губ, парень пояснил. — Дыра. Эта одежда не для тепла. Пусть остаётся такой, как есть.

    Коул поднял руку и посмотрел на обтрёпанный край рукава. Такая же одежда, такие же ладони. Всё то, что он так хотел вернуть к жизни, вдохнуть её, ускользающую, обратно, помочь. Всё такое же. Только он теперь не такой же. Не только Сострадание. Не только Коул. Имя остаётся, но смысл меняется вместе с ним. Теперь, когда они не забывают, когда они видят, помнят, будет только больше. Такого Коула, каким стал он сам — для них и для себя, спасаясь от беспомощности. Коснувшись пальцами ткани с мелькнувшей по глазам грустью, он неслышно выдохнул одними губами — "Спасибо." И прости, что не смог сделать для тебя больше. Кому-то и правда нельзя, не в его силах помочь, как бы больно не было признавать и понимать это. От бессилия до отчаяния один шаг. Но бессилие — не клетка, не тупик. И не всякую боль на самом деле стоит убирать, не каждый узёл пытаться развязать. Как узлы на канате, по которому карабкаются матросы на корабле, отталкиваясь босыми ногами, — они нужны, чтобы двигаться дальше. Будет трудно, но он научится различать не только черное и белое.

    — Но я буду рад, если ты сделаешь для меня что-то своё, — через короткую паузу добавил юноша, переведя взгляд на Мархев. — Отчего будет тепло. Или, может, даже покажешь? Научишь меня, — он улыбнулся, окрылённый этой идеей. — Как сделать что-то, что будет... моё, — с какой-то странной новизной, непривычностью, удивлением произнёс Коул, явно вкладывая в это слово какой-то иной смысл, чем прежде. — Моё, но... твоё, — озадаченно попытался сформулировать он. — Что-то, что будет помогать, а не... беспокоить. Ни тебя, ни их. Инквизитор сказала сделать для меня броню, которая помогает, и с которой я могу помогать больше, лучше. Но теперь... — он прижал ладонь к одежде на груди, там, где грубый шов соединял заплатку с рубашкой, и слегка сжал пальцы на потёртой ткани и медленно выдохнул, растерянно глядя куда-то вперёд, за край стены. Чувствовать одежду отдельно от себя было странно. Раньше он никогда не осознавал это так ясно, обходя этот факт, как нечто неважное, мусорное, мешающее и липнущее, стряхивая то, на что отвлекаться было напрасно, что не могло помочь. Теперь он знал, что помогать и правда может всё. Что угодно. И книга, положенная в нужном месте, и немного сыра поверх отбивной, и одежда на нём самом ничем не отличается от них. Раньше он так не думал, зная, что они забудут. Раньше это значило что-то только для него самого.

    — ...это всё ещё значит много для меня, — почти прошептал парень. — Это часть боли, с которой мне... жить. Которую не исправить. Боли, которая помогает. Которая сделала меня... мной. Но помогает не только она, — обнадеживающе посветлев лицом, обернулся он к сидящей рядом девушке. — Много всего делает меня мной. И ты тоже. Спасибо, — чуть кивнул Коул, взглянув в глаза, которые поверили и больше не боялись.

    "Еще будет много таких моментов. Ты тоже это знаешь. Много и тех, в которые больно, как с Адамантом. С теми, кто не хотел убивать героев, даже если они хотели плохих вещей. Но и хороших тоже. И мы поможем им быть. И запомниться.
    Это ведь и называется — жизнь."

    +1

    Быстрый ответ

    Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»



    Вы здесь » Dragon Age: We are one » Дальняя полка » Весь этот новый мир [10 Волноцвета 9:42 ВД]