Он был для него всем, но при этом всегда был должен оставаться для всех никем. Первый чародей и Рыцарь-командор связаны интрижкой, где это слыхано-то? Не многие посвященные в их тайну никак не могли понять того, как этим двоим удавалось уживаться вместе, ведь по общепринятому заблуждению маги и храмовники, в лучшем случае, заключенные и тюремщики, но никак не любящие друг друга люди. Но в их истории все было иначе, это было чем-то большим, чем просто удовлетворением потребностей и последующими разговорами поздними ночами. Это была любовь, настоящая и чистая, Корнелиус доверял Мерритту и с трепетом в своем, казалось бы, ледяном сердце осознавал, что тот его тоже. Без сомнений, каждый из них прикрыл бы другого в битве, подставив свою грудь вражескому клинку или роковому заклинанию. Такой она была, таким был он, такие чувства цвели и пахли, спасая их из года в год от одиночества и ноши власти, взваленной на них третьими лицами. И теперь все это кануло в лету, ведь Мерритта нет, его путь в этом мире подошел к концу, а Соран был вынужден жить с этой болью и дальше...

Гонец с посланием прибыл несколько дней назад, и чародей несказанно удивился тому, как он отыскал его, учитывая все приложенные им старания для сокрытия их лагеря, разбитого чуть поодаль от океана Амарантайн. Тот с невеселой улыбкой объяснил, что Мерритт объяснил ему все перед тем, как ступить в свой последний бой. Мужчина все еще помнил свои дрожащие руки, которыми он сломал хорошо знакомую его взору печать и прочел содержимое письма про себя. Сделать это вслух он не смог, голос отказался подчиняться ему, собственно, как и разум, когда он закончил чтение. Ему пришлось перечитать послание, написанное таким кривым и размашистым почерком, что никто другой на его месте не понял саму суть, но оно было предназначено именно ему, и отправитель не сомневался, что его возлюбленный поймет каждое слово. Этого просто не могло быть, - здравый рассудок покинул его и решительно не желал возвращаться обратно. Мерритт мертв. Так он написал:
Милый Кор, когда ты прочтешь письмо, меня уже не будет среди живых, я отправлюсь к добрым духам. Пришедшие церковники обезумели от своих сумасбродных идей: они напали без предупреждения, их так много, что нам долго не продержаться. Мы отгородились от них в хранилище, но даже магические щиты, сотворенные при всем твоем мастерстве, не продержатся долго против десятков опытных храмовников. Мы в западне, и это мое последнее послание тебе. Храни его с той же любовью под сердцем, с какой любил меня все эти годы. Знай, я рад тому, что познал недолгую, но счастливую жизнь рядом с тобой.
Да осветит Создатель твой путь в грядущей тьме.
Навеки твой Мерритт.
В одно мгновение мир поплыл перед глазами, застланный беспросветной пеленой горечи такой утраты. Этого не может быть, - вторил он себе вновь и вновь.
Этого просто не может быть. Не помня себя, чародей двинулся прочь в лес и скрылся за деревьями, несмотря на крики его спутников. Отойдя достаточно далеко, Корнелиус повалился на мох, судорожно сжимая в руке письмо того, кого он любил и кого теперь потерял навсегда, и заплакал так, как не делал этого многие годы.

И вот он уже в портовом городе, кругом шум и гам, торговцы снуют туда-сюда, предлагая свой диковинный и уникальных товар, меж прилавков бегают детишки, а вслед за ними пытаются поспеть их мамаши, прижимающие к себе кто что - грудных младенцев, купленные пряники и многое другое. Для них мир играет яркими красками, но для Сорана все те же виды утратили всякую палитру, только серость и уныние сопутствовали ему по дороге сюда. Дикая, невообразимая в своей боли скорбь отошла на второй план, теперь пустоту в его сердце заполнила непреодолимая жажда мести. Корнелиус дойдет до конца, даже если он будет стоить ему жизнь, и увидит, как корчатся в магическом огне те еретики, что покинули Белую Церковь и предали смерти его возлюбленного Мерритта. Но еще рано, для начала надо выпить, омыть свой изрядно отупевший рассудок доброй порцией крепленого, а только потом узнавать нужные сведения и планировать отмщения. 

Мужчина не взял с собой ничего из того, что могло выдать в нем чародея: и посох, и мантия, и все прочие атрибуты были оставлены в лагере. С собой у него был только увесистый кошель денег, которых на его недолгую поездку должно было хватить с лихвой. Устроившись в самом темном углу, подальше от вечно любопытного взора хозяйки заведения и ее не особо трезвых завсегдатай, горланящих свои старые байки так, что при случае можно было оглохнуть до конца жизни, светловолосый кивнул трактирщице и та метнулась ему за выпивкой. Вскоре перед ним стояла бутылка не самого отборного, но и не второсортного антиванского крепленого.
- За тебя, любимый, - тихо выдал он тост и взметнул бутылку вверх, отдавая честь погибшему товарищу.
Не прошло и получаса, как его размеренное смакования чудесного напитка и собственной тоски прерывала одна особа. Рыжая, в почти что подсохшем после долгого проливного дождя плаще. Обычная девушка, на первый взгляд, но сейчас чародей не мог отвечать за свои предположения: алкоголь уже начинал бурлить в крови, мешая извечно проницательному взору его глаз верным образом оценить внезапно решившую присоединиться к его посиделкам особу.
- Разумеется, нет, прелестная, - сам того не понимая, выдал Корнелиус, приглашая ту занять место напротив него. - Все это враки, распивание такого прекрасного напитка, пусть и в гордом одиночестве, помогает во многом, - неоднозначно сказал тот, одним глотком прикончив оставшееся в бутылке и кивнув еще не успевшей далеко отойти трактирщице, чтобы та повторила ему.
- А меня Корнелиус, - не желая притворяться в очередной раз, представился он, сумев выдавить из себя скупую улыбку. - Что привело тебя сюда? - кивком головы он указал в сторону кричащих во все горло компании, сидевшей ближе к стойке хозяйки таверны. - Не лучшее музыкальное сопровождение, не так ли?