Однажды кто-то очень умный сказал Хоук, что для беглого мага нет убежища лучше, чем густые ферелденские леса.
Разумеется, мудрец не конкретизировал: леса, если уж на то пошло, были хороши везде, – зайчики там прыгают, охотники прочесывают местность, кто-то не шибко удачливый удирает от волков и медведей – но ничто не могло сравниться с девственной природой Ферелдена, столь же величественной, сколь дикой и опасной. Сегодняшний день так вообще был замечательным во всех смыслах – солнце стояло высоко в небе, где-то голосил хор сорок, в кустах шебуршала не то лисица, не то еще какое дивное создание, хер его разберешь, короче, и даже прилипчивая мошкара, казалось бы, кусалась не так сильно – близость Бресилианского леса как она есть. Погода стояла прекрасная, полуденное пекло хотелось переждать где-нибудь в тени раскидистых деревьев или у прудика, но такой роскоши Хоук себе позволить не могла.
Шустрик водил носом по примятой траве, со знающим видом тявкал и тянул хозяйку за собой.
Погоня затянулась: понадеявшись на то, что отступник, по пятам которого она следовала уже добрую неделю, потеряется в лесах, дилетант эдакий, Мариан не учла того, что и из нее, в общем-то, следопыт был не очень. Спасал Шустрик, прекрасно ориентирующийся на дикой местности: Хоук оставалось только горячо благодарить его собачьих предков, не страдающих, в отличие от нее, топографическим кретинизмом. Шли тихо – по крайней мере старались; псина, высунув язык, дышала как-то до неприличия громко, но звук таял в отдаленном сорочьем галдеже.
Говорят, среднестатистический маг пол жизни проводит в бегах; если так, то конкретно эта вертлявая отступничья задница провела чуть больше, потому что скрывалась на удивление хорошо: ни тебе оставленных кострищ, наспех припорошенных землей, ни отходов, как сказали бы умники из Орлейского Университета, жизнедеятельности.
– Нашел что-нибудь, малыш? – окликнула Хоук пса, когда Шустрик напряженно застыл и резко поднял морду – так, будто услышал голос Авелин, обещавшей ему большой вкусный окорок.
Окорока не было, но если отступник и впрямь окажется ее падлой-подрывником, Мариан поклялась себе разрешить Шустрику куснуть его за не очень благородное место пониже спины.
Галдели сороки.
Мабари, похоже, взял след.

Продираясь через заросли ольховника, Хоук благодарила Создателя за то, что это – именно ольховник, а не какая-нибудь сучья крапива. Ей хотелось верить, что Шустрик учуял то, что нужно, а не улей диких пчел, как он любил это делать в Киркволле, прогуливаясь по Расколотой горе. Те пчелы, помнится, были беспринципны, отличались дурным нравом и кусались намного больнее вездесущей мошкары.
Выкатившись на полянку, залитую светом, Мариан остановилась. Прислушалась.
Здесь, накрытое мешковиной и спрятанное под кустарником, лежало… что-то. Что-то, по форме подозрительно напоминающее человеческое тело.
Сердечко Хоук, как пелось в одной доброй песне, остановилось и замерло.
Достав посох из кожаных ремней, Мариан скупым жестом велела псу оставаться на посту, а сама двинулась вперед, осторожно перешагивая через дотлевающий костер, в котором, зарытая в углях, коптилась заячья тушка.
При детальном рассмотрении «что-то» изредка двигалось, равномерно дышало и умилительно сопело во сне. Склонив голову к плечу, Хоук нахмурилась, развернула посох лезвием к себе и осторожно потыкала в находку полированным набалдашником.
– Долой храмовничий пррроизвол… – смачно всхрапнул потревоженный мешок, упорно отказываясь просыпаться. Мысленно Мариан горячо согласилась. В конце концов, мешок был совершенно прав.
Это, впрочем, не помешало ей потыкать его снова, на этот раз – кончиком сапога.
– Эй, друг прелестный.
Мешок застыл.
А потом с невероятной для мешка прытью подскочил на ноги, эффектно сбросив с себя импровизированное одеяло, продрал глаза и запульнул в Хоук электрическим разрядом так, что она едва успела отразить его барьером: импульс отскочил от щита, как брошенный в стену горох, и ударил в отступника с удвоенной силой.
Горе-чародей рухнул как подкошенный. Случилось это так быстро, что Хоук только и успела подумать о том, что на малефикара со стажем это недоразумение не похоже от слова совсем, несмотря на царапины на локоточках, обнажившиеся в тот момент, когда маг всплеснул руками для сотворения заклинания.
– Вот чудила, – заключила Мариан; потом свистнула, подзывая к себе пса. Вместе с Шустриком осмотрели лагерь, перевязали дрыхнущего чародея, переломали его посох, приватизировали аппетитного вида заячью тушку и нашли спрятанный в кустах второй такой спальный мешок, только без довеска в виде отступника – стало быть, есть и второй.
Для начала, впрочем, надо было куда-то сбагрить первого.

Бесчувственное тело Хоук всю дорогу до тракта тащила на себе, подбадриваемая лаем Шустрика; потом, до тракта таки добравшись – сгрузила на терпеливую лошадку, которая вот уже на протяжении месяцев молча сносила произвол Мариан во всех его проявлениях. Легче было бы не утруждать животину таскать лишний груз, а самостоятельно устроить над магическим балластом акт кровавой расправы, но Мариан никогда не считала себя компетентным судьей, потому что в вопросах жизни и смерти разбиралась так же, как в орлесианских румянах. Можно было сдать его храмовникам, но храмовники уже год как печально и бесповоротно чокнулись, а в этом баннорне Мариан задержалась как раз-таки потому, что бравых рыцарей Андрасте здесь почти не водилось, а если водилось – то не в высокой концентрации.
Оставались местные власти. Говорили, что в Пике Дракона уже несколько лет как правит ясноглазая бой-баба, дочка покойного банна, да и вообще, все тут подняли с колен после Пятого Мора; если так, то, может, бой-баба будет рада тому, что ей на порог сбросили малефикара, который режет порядочных налогоплательщиков, а если нет – ну что ж, можно будет хотя бы спросить, не ловили ли прежде в ее богатых лесных угодьях других отступников.
Блондинов таких.
Тоже ясноглазых.

До оплота грозных правителей Пика Дракона добрались без происшествий; только один раз лягнулся очухавшийся малефикар, но Хоук быстро успокоила его ласковым поглаживанием охотничьим ножом по уху. Обошлось даже без претенциозных угроз зарезать его, как свинью, потому что свиньей он и был, раз пускал другим кровь во имя своих темных делишек.
О своем приближении Мариан засвидетельствовала загодя, замедлив шаг и пустив мабари вперед: в Ферелдене нет способа лучше заверить стражей у ворот в чистоте помыслов и благородстве своего происхождения, чем похвастаться буйной породистой псиной.
– Энто еще что за баба с поклажей… Кто идет? – громко поинтересовался караульный, алебардой растолкав своего задремавшего товарища.
– Монна Амелл! – отозвалась Мариан, благоразумно умолчав о своей фамилии, стойко ассоциирующейся у большинства обывателей с проблемами воистину катастрофических масштабов. – Я несу дар банне Стаффорд, за который полагается награда!
Потом – стащила с седла свою добычу и швырнула на пыльную землю, прямо под ноги насторожившихся служителей покоя всея баннорна. Малефикар захныкал, попытавшись уползти прочь, но Хоук успела крепко пригвоздить его сапогом к земле.
Посох, хитро упрятанный в заспинные тюки ездовой лошадки, ничьих умов не смущал.
Мабари умильно тявкал.