Болело все.
И Хоук, будучи женщиной крепкой и выносливой, не преувеличивала: она могла, положив руку на какие-нибудь святые мощи Пророчицы, поклясться в том, что ощущала каждую косточку в своем теле, потому что они, эти слабенькие косточки, переломанные и заботливо сращенные магией, болели; болели синяки под бинтами, которыми перетянули ее грудь и конечности; болели и отбитые в фирменный стейк «Висельника» внутренности. Это после битвы с Аришоком она была молодцом, героически продержавшись на ногах все то время, что Мередит пафосно вещала городу о том, что у него теперь есть Защитница; подержалась еще немного, пока они доползли до выхода из Крепости, а уже там рухнула навзничь, предварительно закашлявшись кровью и посетовав на блядский цирк, в котором ей пришлось участвовать.
Андерс, ей сказали, сильно перепугался. Благо, далеко тащить Хоук не пришлось – до поместья в Верхнем городе ее донесли всей толпой, а потом уже, пока она в бреду материлась и стонала от боли, подлатали раны.

К постели ее приковало надолго.
Первые несколько дней Хоук просто приходила в себя и отвечала на односложные вопросы в духе «как тебя зовут?», «сколько пальцев видишь?», «помнишь, сколько денег мне должна?» - проверяли, не потеряла ли она память, шибнувшись головой; в ответ Мариан разразилась руганью и опять обозвала происходящее блядским цирком, только без участия кунари. Когда ей сообщили, что следы от некоторых шрамов на теле никогда не сойдут, она посмеялась, спросив, удалось ли хотя бы лицо сохранить в первозданном виде – ладно шрамы, главное, что женские атрибуты не отрезало.
Ее раздражали костыли, с помощью которых она вынуждена была передвигаться по поместью то время, пока ее нога была зафиксирована деревянным лубком – его Хоук задорно раскрасила помадой, нарисовав на нем смешные рожицы. Она не выносила бархатного балдахина и шелковых простыней своей кровати, потому что пролежала на ней слишком долго – Мариан рвалась бой и эта физическая немощь, пусть и временная, сводила ее с ума.
«Создатель, - думала Мариан, глядя в потолок, но взглядом натыкаясь на все тот же ненавистный балдахин, - во что я вляпалась?
Зачем?
А Изабела вообще стоила того?»
Все те дни, что она провалялась в постели, ее навещали друзья, но ни разу на огонек не забежала Изабела. Хоук могла ее понять – и обижалась одновременно.
Потому что считала ее подругой – одной из немногих, которыми успела обзавестись Киркволле.
Неприятно было понимать, что, возможно, Изабела не относилась к ней с той же теплотой.

Когда Бодан, рассыпаясь в извинениях, доложил ей, что «изволила явиться монна Изабела», первым порывом Мариан было прогнать ее прочь. Она хотела спать и пребывала в скверном настроении, – ужасно болело плечо, недавно сращенное Андерсом – но желание встретиться с пираткой лицом к лицу возобладало над эгоистичным «а не пойти бы ей…».
Она велела впустить ее. Пока Изабела поднималась, Хоук пыталась своими силами выпутаться из одеял, но лишь пуще запуталась: за этой возней ее и могла застать пиратка, не задерни Мариан тяжелые шторы балдахина.
Наверное, ей следовало подняться с постели и поприветствовать ее, как пристало любой ферелденской хозяюшке, но Хоук была слишком зла и слишком устала, чтобы идти на уступки; вместо этого она, отодвинув рукой балдахин, высунула голову, угрюмо уставившись на Изабелу.
На лице Мариан красовался просто потрясающий синяк.
Этот синяк сходил очень медленно – спустя неделю его тень все еще марала ее белое лицо. Хоук была благодарна хотя бы за то, что ей не приходилось извиняться перед Андерсом за свой вид – он, бывалый целитель, наверняка повидал много ужасов в своей практике, иначе бы давно сбежал от нее обратно в Клоаку, прибрав свои вещички.

- Изабела.
Приветствие получилось сухим.
Она не находила слов – по правде говоря, не считала, что должна была, потому что в ситуации, когда тебя не за дело мутузит здоровенный кунари, виноватой себя не считала. Было, конечно, очень мило со стороны Изабелы принести вино, но было бы куда милее, принеси она том Кослуна – еще до того, как все переросло в мордобой.

- Извини, но я не могу встать с постели, чтобы достать нам бокалы, и мне не хочется дергать Бодана ради такой мелочи. Возьми их сама, если не трудно, - нехотя высунув белую руку за балдахин, Хоук махнула в сторону письменного стола. – И присаживайся, где тебе удобно.
Как будто Мариан забыла о том, что Изабела была у нее достаточно часто и прекрасно знала, где Мариан хранит посуду. И платья. И вообще многое – Изабела всегда была в ее доме желанной гостьей.

- Спасибо, что все-таки пришла.