Зои закрывает глаза [ под плотно сомкнутыми веками пляшут багряные пятна - отблески приборной доски, повреждённой жёсткой посадкой ] и прижимается щекой к другому, гладко выбритому виску, чуть крепче оплетая ноги вокруг лихорадочно расширяющейся и сужающейся клетки рёбер. Дыхание обжигает пальцы, пенится пузырьками, тусклый звук (то ли хрип, то ли стон) рассыпается, едва вырвавшись на свободу.

- Тихо, - бормочет она почти нежно, на самое ухо, глубже ввинчивая в мясо осколок плекса. - Ну, тише.

Мясо поддаётся плохо, скулит и клокочет горлом, как будто бы отчаянно сопротивляется неизбежному. Иногда так случается, что смерть выходит чудовищно утомительной: это не свинец в череп, не Чёрный Лёд, не секунда, разделяющая мгновение на уверенное "до" и чёткое "после", а капризный конфликт плоти и плоти, импровизированного инструмента и органики, столкновение волей с неопределённым, стохастическим финалом. Контакт слишком близкий, почти интимный, больше подходящий для состояния аффекта, а не скучающего расчёта.

Жалко тратить свои и без того истончающиеся силы.

Сердце её успокаивается вместе с тем, как замирает - чужое, и всё равно: в ушах звон, голова раскалывается надвое, рот полон меди. Зои босой ногой отталкивает подальше труп и жмётся лбом к прохладному пластику внутренней обшивки.

Та, другая, из высотников, выдрала кусок электроники и ушла "за подмогой" ещё добрых минут двадцать назад. Это сколько в пересчёте на время прибытия всей королевской конницы? Ещё такие же двадцать? Тридцать? Меньше?

Было бы забавно прикинуть, если высотница всё-таки сможет связаться с кем-нибудь из эвакуационных контор, чья кавалерия отзовётся и прискачет быстрее? Ещё забавнее было бы исчезнуть, до того как на место крушения подтянутся лишние свидетели.

Взгляд скользит по чужим вещам и трупам, падает на окровавленные руки, след от зубов на запястье - Зои обрывает кусок с рубашки "своего" мертвеца, заматывает рассекающие ладонь порезы, и пытается отыскать причину: идти вперёд или остаться на месте, но в итоге находит звенящее ничего и действует по инерции. Раз - выуживает из-за пазухи и проверяет (пересчитывает) плотно упакованные одну к другой склянки с вязкой, янтарной жидкостью: целы. Два - шарит в поисках ценного по карманам бесславно погибших: триста пять евробаксов наличными, золотое кольцо с бриллиантом и мятная пастилка от горла (они залетали в шлюпки пьяные, сонные, голые, не готовые ни к чему). Три - закутаться плотнее в пиджак (господи какой же дубак в пустыне в январе, ночью) и прислушаться к шуму снаружи: мотор или два, звук словно двоится, заворачивается сам на себя и финиширует надсадным писком где-то на периферии сознания.

Бежать куда-то, наверное, поздно: упрямый бритый гонк отнял у неё слишком много времени, и теперь снаружи, среди редких пожухлых кустов и истёртых камней, наверняка начнут собираться желающие поживиться упавшей с неба добычей. Спасательные капсулы с первой точки Лагранжа как сочные фрукты в экстра-твёрдой скорлупе - сковырни часть, и польётся приторная сладость богатства: украшения, шмотки, импланты, вскормленная на чистейшей еде органика, которую тоже можно перепродать, если совсем постараться. Шведский стол для стервятников. Корпоратка утирает кровавую юшку под носом и возвращает себе самодельный нож, используя толстый синтетический рукав как защитную прослойку.

Прислоняется спиной к обшивке у двери, чтобы броситься на первого же, кто сунет в кабину свою жадную голову.