- ...Иногда мне кажется, что я просто живой мертвец. Ходячий мясной мешок, с правильной кровью. Какая разница, каков мой характер, если в конце концов я буду поступать так, как этого требует королевский долг?
В ответ молчание, хрупкое, прозрачное и противоречивое. Они оба знали, что вертится у неё на языке. Несколько лет назад она уже предложила Алистеру запасной выход, которым он так никогда и не воспользовался.

За все эти годы Алистер так и не решился последовать предложению Морриган, но именно сейчас оно немой возможностью провисло между ведьмой и королём. В том молчании которым она ответила на его слова было место, чтобы он наконец дал своё согласие. Колдунья терпеливо ждала, но секунды становились минутами, пока им обоим не стало ясно. Выжидательная пауза стала паузой, заменившейй нужду произносить проклятое "нет".
Значит, так тому и быть.

- Ты волен оставаться в своей золотой клетки, но это твой выбор, не мой. Ты же понимаешь?

Алистер упрямо молчал, уткнувшись лицом чуть ниже острых ключиц вредной ведьмы и особенно крепко сжимая её в медвежьих объятиях, потому что постоянный страх, что она его покинет теперь усилился. В этот раз дело было не в его тревожности, развившейся ещё в детстве, когда его бросили родители, а потом дядя. Ведь они всегда рано или поздно отказывались от него или покидали. Мэрик, Эамон, Голданна, Дункан. Все они покидали Алистера, от чего он так и не отучился внутренне готовиться к худшему всякий раз когда дорогой человек выходил за дверь.

- Между моей свободой и тобой я всегда выбирала тебя. Но между мной и Ферелденом ты всегда выбирал Ферелден, - тихо продолжала Морриган, и несмотря на всю мягкость, которую она вкладывала в эти слова, никогда ещё даже самые язвительные и самые острые её оскорбления не причиняли Алистеру такую боль. - Это будет справедливо, если теперь ты освободишь меня.

С самого начала было ясно, что у их странной попытки привторяться семьёй ничего не получится. И когда в первый раз он вдруг решил, что им стоит пересилить взаимную неприязнь ради маленького мальчика с каштановыми волосами, Морриган отвергла его, потому что предвидела эту проклятую ночь. А после, когда он не отступил со своим привычным упрямством, Морриган просила, почти умоляла его освободить её и не лезть со своей любовью. Наверное, Морриган права, он и правда идиот, сырная башка.

- Это не прощание навсегда, - прохладные пальцы с острыми когтями до непривычного нежно погладили светлые короткие волосы Алистера. - Ты есть и навсегда останешься моей избранной семьёй. Отцом моего ребёнка.

Она вдруг запнулась, и Алистер как-то особенно остро понял, что эта заминка разделит его жизнь на прошлое и будущее.
- ... моих детей, - поправила ведьма сама себя и переместила большую ладонь короля на свой белый как луна живот, еще несущий следы растяжек.

---

Ветки и листья больно хлестали по щекам, стволы деревьев неслись мимо с неуловимой скоростью, но всё-таки Морриган чувствовала, что в этой гонке долго она не продержится. Позади неё раздавались крики эльфов-преследователей, не долийцев, не городских - совсем иных и непонятных. Они перекрикивались на эльфийском языке, правильно произнося давно утерянные Народом слова, их лица были чисты от грязи валасслинов, а доспехи удивляли своей эффектностью и напоминали Морриган об Абеласе. Можно было бы сказать, что их магия была похожа на долийскую, но голоса в голове Морриган подсказывали, что это магия долийцев является жалким отражением их колдовства.
Выбора у ведьмы Диких Земель не оставалось. Они ушли достаточно далеко от Теллари, в которой находилась Тихая Роща, а магия этих эльфов не позволяла им погрязнуть в трясине, куда заманивала их Морриган. Нужно действовать, иначе она истечёт кровью и попадётся им в руки. Прямо на ходу вынув из-за пояса маленькую бутыль с кристально-голубой жидкостью, и, откупорив пробку, опрокинула её в себя. Глотку обожгло, в глазах заплясали белые вспышки, и Морриган ощутила как всё её существо вновь пронизали струны энергии. Нужно обернуться вороной и ускользнуть от волчьих агентов, исчезнув в синих небесах, в которых царило летнее антиванское солнце. Но Морриган не сделала этого.
С того самого дня, как она покинула покои ферелденского монарха, ни одна слезинка не скатилась по её щеке, ни одного печального вздоха не слетело с её губ. Ведьмина душа стала подобна ледяной пустые, где любое чувство будто труп вымершего животного было погребено в мерзлоте апатии. Возможно, таким образом сознание колдуньи пыталось защитить её от неё самой, но злоба, ревность и обида никуда не делись. Это было интуитивным решением, но всё же возможность выпустить их наружу появилась здесь и сейчас.

Брякнув украшениями, ведьма резко остановилась по колено в высокой сочной траве и оглянулась назад. В послеполуденной жаре она сильно запыхалась и взмокла, разбитая губа и магический ожог на предплечье совсем не болели, но пекли и пульсировали жаром. Лишь на мгновение преследователи могли издалека посмотреть на ту, которую местные по всей видимости звали Зверем Теллари, потому что она тут же исчезла в белой вспышке света - будто вспыхнуло маленькое солнце. В следующее мгновение там, где прежде стояла женщина в лиловой робе с посохом-корягой в руке, вырос исполинский крылатый силуэт.

Чудовищный рёв сотряс небеса и земную твердь, а солнце затмили два крыла, похожие на вздутые паруса боевых мановаров. Местные смельчаки поговаривали про дракона, которого иногда замечали в гиблых лесах Антивы. Говорили, что эта драконица больше обыкновенных, и это оказалось правдой. Магические снаряды ударили в чешуйчатую шкуру крылатой рептилии, вслед за ними со свистом полетели сверкающие на солнце стрелы. Драконица махнула гигантским хвостом, повалив несколько близлежащих деревьев и похоронив под их обломками троих из своих преследователей, однако остальные сумели избежать этой участи, брызнув в разные стороны. Драконица не стала ожидать, пока они оправятся, набрала горячего воздуха в могучие лёгкие, где он запалил скопления горючей желчи, а затем вырвался обратно - уже потоком лилово-чёрного пламени, пожравшего ещё четверых эльфов. Это пламя не обжигало, оно разъедало энтропийными потоками, превращая древесину в гниль и труху, а плоть - в прах и обломки выеденных разложением костей. Чудовище обрушило на врагов всю свою злость, ненависть и яд, которые так долго копились внутри, притягивая частички духов и теневые потоки, и его рёв разносился на много миль вокруг.

Когда битва подошла к победному концу, там где прежде был лес у берега реки Селени, теперь была лишь голая чёрная земля, удобрённая  трухой, гнилью и прахом. Всего через несколько дней здесь подымется особенно сочная трава, и от поля боя не останится и следа. Однако драконица была не в лучшем состоянии. Из её шкуры торчали стрелы, на бедре зияла рана, кровящая меж содранных чешуек. Каждое мгновение в этом обличии забирало силы и возможность концентрироваться, поэтому как только стало ясно, что все преследователи были мертвы, ведьма-оборотень вернула себе изначальное обличие.
Лишь наличие посоха не позволило Морриган упасть. Из её плеча и бока торчали стрелы с ярким оперением, юбка разодрана и окровавлена, и под подбородку стекает красная струйка. Застонав от боли, отступница захромала к самому берегу реки, где ещё остались заросли камыша и осоки, до которых не достало губительное драконье дыхание. Повалившись в траву, ведьма стёрла с лица грязь, кровь, пот и слёзы, зачерпнула дрожащей ладонью воды, плеснув на себя. Хотелось пить, но опыта женщины хватало на то, чтобы не делать это во время активной кровопотери. Вместо этого она раскрыла маленькую поясную сумочку, в попытке нашарить скользкими слабыми пальцами лечебные припарки и снадобья. Сознание ускальзывало от неё, а в глазах двоилось, но Морриган обострила своё восприятие, цепко хватаясь за реальность, чтобы не упасть в обморок. Сначала - перевязать и остановить кровотечение, спрятаться в надёжном места, а обмороки - потом.

Зеленовато-бурую речную воду разбавило красным. Треснуло древко одной из стрел под натужным усилием.  В стиснутых зубах - кусок окровавленной лиловой ткани, из зажмуренных глаз брызнули слёзы, из груди - сдавленный до рычащего стона крик. Острый зазубренный наконечник рывком появился с другой стороны, проколов белую кожу. Минуту на то, чтобы немо прокричаться в пучок травы, стряхнуть налипшую к глазам раскалённую добела слепоту и дрожащей рукой вытянуть из собственного тела обломанное древко стрелы - скользящее меж пальцев и липкое. На вторую стрелу не хватит сил, пусть остаётся покамест в ране, сдерживая кровотечение.

Ещё шипя и трясясь от боли, Морриган чертила посохом на близком илистом дне магическую печать - не видно глазу, но материя мира помнит куда канализирована сила. На случай, если кого-то из местной фауны привлечёт запах крови, печать предупредит её, а пересёкший её границы послужит ей источником жизненных сил. Лишь после этого ведьма легла в траву боком и затаилась, ожидая, пока спекутся края её ран. Кажется, вокруг больше никого не было, и Морриган позволила усталости утянуть её в омут сна.

Рааг

---

Под ногами пролесок мягко пружинит листом и хвоей, и чем ближе он заходит по спирали, тем хуже кажется ему идея. А такие моменты жаль, что нет посоха — чары творить получается многим точнее, да и вперёд себя древком простукивать безопаснее. Но приходится обходиться, чем есть.

Галька облизывает холодом пальцы, он перекатывает камушки и бросает по одному вперед себя блинчиками. Не так хорошо, как по воде, два прыжка от силы — шлеп, шлеп — но этого достаточно, чтобы не наступить в ловушку руны или капкана. Он бы непременно так и сделал — заключил себя в кольцо рун, чтобы никто не подошёл незамеченным.

Шлеп шлеп плюх.
Шлеп шлеп. Плюх.
Шлеп. Треск.

Он затормозил и чуть склонил голову — а вот и она. Улыбнулся слабо и криво и взял в сторону. Шлеп шлеп плюх. Шлеп шлеп плюх.

***

Иногда ему было жаль, что он не целитель. Иногда он был благодарен, что в травах разбирался получше многих. Даже если очень похожа — ну и пускай, может быть одна жизнь на пути спасенная немного окупит все, что были до и что будут после? Кашица пахнет терпко и холодно, придирчво дернул ухом — но что тут поделать. Собирать по всем правилам было некогда, да и лес незнакомый. С ним говорить не хотел, но не нападал и просто ждал. Позволял ему быть. И уже за это можно было сказать спасибо.

Вода у берега уже мутная, почти бурая, когда он заканчивает. Рааг придирчиво смотрит на ведьму — Ты ли это? Не ты ли? Есть ли разница? — вздыхает и рывком подтягивает себя на низкую ветку дерева. Только холодно бликуют, как у кота, два прозрачных глаза во тьме. Посмотрит, чтобы все было в порядке, а потом может уйдёт. А может и нет.

По правде говоря, наверняка Рааг знал только одно: слова он все, что в последние месяцы случалось с ним все чаще, где-то растерял.

Морриган

---

Ни боли, ни усталости, ни страха или злобы. Одна лишь тьма, благодатная, пустая, в которой нет места неудобным чувствам и сложным эмоциям. Даже голосов Источника Скорби не слышно. Как хорошо. Как тихо. Когда в последний раз она слышала тишину? Два года назад, а кажется будто целую вечность. Здесь, в уюте и пустоте, Морриган хотелось уснуть беспробудным сном, но она знала - нельзя. Каждое мгновение этого спокойствия отдаляет от неё свет; тот самый, что отражался в светлых чайных глазах Кирана, прищурившегося на солнце. Тот,  который бликует на доспехах героев Ферелдена, когда измучанный скверной дракон обрёл свободу в смерти. Тот, что светился в драгоценной лампадке на столе Львицы Орлея, что склонилась над древними пергаментами, раздобытыми её подругой. Тот, который плясал в очаге их с матерью избушки. Тот, что затеплился у неё под сердцем.  даже те искорки, которые слетали с детских пальчиков, неловко теребящих прикорнувшую к ним завесу.
Все эти моменты исчезнут, будто слёзы в дожде, если Морриган выберет покой.

Кто-нибудь. Мама, Алистер, Айдан, Селина. Если бы только услышать ваш голос, чтобы пойти на него и найти дорогу к свету. Но вас рядом нет. Я всё сама сделала, чтобы отрезать вас от себя. Я не могу остаться в этой траве.

Осознание одиночества уже обняло её разум, как вдруг вдали показался свет. Ведьма пригояделсь, прислушалась к себе, пытаясь нащупать тонкую ниточку ведущую к свету. Вот она. Боль. Боль значит жизнь. Сначала она далёкая и тупая, но чем сильнее тянет Морриган, тем ярче она разгорается, пока окончательно не затопило разум раскалённо-белым сиянием боли.

Продрав липкие веки, Морриган тут же ослепла и зажмурилась вновь. Голоса давно погибших эльфов вновь шелестели на грани слышимости. Боль разбудила её, а дальше пришли остальные сенсорные стимулы: жёсткость травы, солёный вкус на языке и... запах. Откуда? Терпкий, свежий, холодный. Ещё не прозрев, она дёрнулась чтобы встать, и не сразу поняла, что второй и последней стрелы уже нет в ране.
В молочном свете медленно проступили краски обступившего её зелёного мира. Магическая ловушка - исчезла, сломанные стрелы лежат поотдаль, а на ранах дрожащие пальцы ощутили уже не кровь, но липкую мазь, очень хорошо ведьме известную.

Убрав косую челку со лба, Морриган огляделась, жёлтым ещё мутноватым взглядом исследуя окресности. Может ли она встать? Где же... ах да, посох-коряга здесь, никто его на забрал. Подобрав кривую палку, чуть обгоревшую по концам, обмотанную странными ремешками и нитями, со свисающими с них косточками, перьями и камнями, колдунья с трудом поднялась на ноги, и некоторое время ещё пережидала пока сойдёт головокружение. Всё же, выпитое зелье подействовало тоже - кровь уже не течёт.

Морриган присматривалась ко всему - где на примятой траве остались бурые капли, где её собственный сапог оставил след, а где забывчивая осока уже распрямила острые стебли. Она стояла на берегу, оглядывалась, пока взгляд её не остановился на дереве, вцепившемся мощными корнями глубоко в чернозём. Дуб? Да, дуб. Только совсем не такой, какие растут в Коркари - и листья другой формы, другого цвета, а жёлуди - большие, чёрные. Ветви его низко клонились к земле, но одна - особенно.

- Кто ты? - тихо и хрипло спросила Морриган, обратившись к невидимому собеседнику.

Рааг

---

«Самое время сбежать, правда ведь?»

Такой простой вопрос, а достойного ответа у него нет — потому что после Скайхолда Рааг не позволял себе задумываться над ним. Кто я такой? Проще было ответить, кем он теперь не являлся; собственная суть виделась ему орехом: наступи — рассыпется в пальцах гнилостной трухой, защекочет чуткий нос йодистым горьким запахом.

Ветка под легким, иссеченым долгими путями телом кажется почти живой — Рааг ведет ушами, слушая, как вздыхает лес, медленно и тяжело, а сам, кажется, дышать забывает. Смотрит только молча, не шевелится, почти не моргая, всматриваясь со своего насеста в чужое-знакомое лицо. Изменилась. Было бы странно, если бы не — сколько лет уж прошло, считай несколько жизней. Он бы и собственное отражение вряд ли узнал бы. Река времени скора и безжалостна — он ветрел в руках последний гладкий камушек гальки и думал, что сам он такой же — камень, которого отчего-то занесло слишком далеко от родной воды, так далеко и давно, что он уже даже не помнит её запах.

«Кто ты?»

Суть вещей — соленая вода сквозь пальцы. Рааг не знает, какой из вариантов все еще может к себе применить.

Друг? Нет, это уж вряд ли. Он ей не друг, уже даже и не знакомый.

Камушек подлетает вверх и вновь падает в ладонь.

У неё имя тоже похоже на гальку — круглое, дробное, перекатывается.

Мор-ри-ган.

Шлеп. Шлеп. Бульк — уходит на глубину темной воды и пропадает из виду.

Улыбка ломаная, как небо взрезает молния, и оно трескается. Кажется, у него болят разом все шрамы, а больше всего тот, которого в реальности не было. Глушитель снов горит под тонкой перчаткой.

«Кто ты?»  — если бы он сам знал. Ведал по поводу себя только одну вещь, сама же ему и показала очень давно — галька взлетает в воздух и не встречает ладони, кончики ушей чуть вздрагивают, а улыбка уже более искренняя.

Сама, всегда все сама.

Падает вниз с вспышкой, перья черны, но земли касаются уже ноги.  Выпрямляется медленно — дуб над головой вздыхает, совсем как в детстве — совсем не как в детстве. Чуть склоняет голову на бок. Ждет.
А в ножнах кинжал тяжело качается.
— Дырок в тебе, что в вентиверском сыре. Я никто. Уже никто. Ворон, быть может, кем и остался — только дурной птицей, вестником многих скорбей. А ты…

Мор. Ри. Ган.
Нет, не так.

— Ведьма. Из диких земель. Из тех, что на Юге, там, где земля пахнет огнем и лапчаткой, а хасиндские девушки взбивают долины землю своими ногами.

  Тут, может быть, стоило сделать какой-нибудь реверанс вежливости. Сказать, что-нибудь этакое. Мол «и вот он я, спустя столько лет, колючка, голова все еще как тыква — гляди, даже прорезей наделали на мне с лихвой».
Но не сказал.

— Есть хочешь?

Морриган

---

Сначала было молчание и тихий шелест листвы, да река катила свои воды в шуршавых берегах, но ожидание ответа слишком быстро обрезало магической вспышкой. Чёрные перья, рыжие волосы.

Где-то она уже это всё видела, разве что зеркально-отражённое.

Силуэт распрямляется, и хотя Морриган теперь может рассмотреть того, кто по всей видимости позаботился о её ранах, его внешность ни о чём ей не говорит. Она не понимает, до последнего сжимая в руках посох, если вдруг придётся колдовать - или просто дать по голове. По рыжей как тыква голове. Глупо, конечно, если бы он хотел убить - убил бы, а не ковырялся у неё в ранах.

Он странный. Говорит непонятные вещи, от которых нехорошо на сердце. Улыбается, но Морриган не чувствует веселья. Но каждое слово - камень на дне реки воспоминаний, и поднимая их, рыжий выворачивает ил со дна, будит спящих там чудовищ: обида, неоправданные надежды, тоска, злоба.

Винтиверский сыр?
Ворон?

Золотые глаза сощурились в недоверии, и Морриган осторожно прислушалась к собственным чувствам: не в Тени ли она? Не демон ли это  насмехаясь, выворачивает у неё из души старые воспоминания? Настороженная, она сжала белые пальцы на коре посоха, под которой текли магические потоки. А потом с его губ срываются слова, от которых что-то кольнуло в сердце, а вся боль в ранах словно усилилась, резонируя с чем-то иным.
Его вопрос повис в горячем воздухе, безответный, а Морриган смотрела на Раага так, как если бы взглядом могла обратить его в каменную глыбу, чтобы не улетел и не испарился.
В прошлый раз имена свои он произносил охотно и с энтузиазмом.
- Ты, - как-то рассеянно и с неверием в голосе наконец произнесла она.
Может быть, это горькая нежность в голосе, а может недоверие, а может Морриган просто слишком устала. Она почему-то кивнула ему в ответ и вдруг сделала шаг в сторону, лишь взглядом давая понять, что хочет, чтобы он пошёл за ней. Сапогами по выжженой магическим огнём земле, туда где лес смыкал зелёные кроны над головами.

Пройдя глубже в рощу, Морриган остановилась и, не оборачиваясь, тихо сказала словно самой себе.
- Говорящий-с-Ветром. Переноситель-Жуков-С-Куста-На-Куст. Гроза-Лапчатки…Ты...
Она вдруг развернулась, и серьёзно, очень серьёзно, как будто это не было детской блажью и уже стёршейся во времени историей, добавила:
- Ты бросил меня.

Рааг

---

Потом он говорил себе, что непослушные ноги сами его понесли. Чушь, конечно. Просто, как и всегда с ним было, Раагу до самой незначительной мышцы в теле хотелось за кем-то следовать.
Тогда отчего чувство такое, словно драконице в пасть заглядываешь с самоубийственной веселостью?

Спокойно и пусто внутри, как в свежей рыхлой могиле. У него, беспокойного всегда, как тот огонь, что по сухой траве пляшет и жадно глотает её, словно кто-то подвесил к сердцу серебряный колокольчик. Дзень — дзень. Под ногами поет земля, внутри тихо звенит, усталость вытесняет в нем все — и радость, и волнение, и колкую издевку — постоянную спутницу самых горьких дней.

Идет следом, не приближается, но шаг в шаг, так тихо, как умеют ходить только долийские эльфы да ведьмы из чащ — прислушайся кто, не различил бы, идет один человек или двое. Остановились одновременно, выдохнуть через нос, сжать и разжать пальцы да удержать руки на месте. Не нападать. Не нападают.

Пока что.

Ухо предательски дергается, звенят в тишине серьги — те, что себе оставил. Колокольчик срывается вниз и ударяется в пятки горьким смехом — он булькает в груди, но до глаз не достает, они остаются холодными и уставшими, выжженными. Ему бы хотелось смотреть по другому. Но самого себя из себя же не вытравишь.

— Отдаю должное твоей памяти, Morrigan, — фыркает, скрещивает руки на груди в бессознательном защитном жесте. Взгляд не отводит и прямо смотрит в лицо. Она и тогда была выше — сейчас тоже выше. А если взлететь? Чьи крылья могут вынести больше боли, сейчас, когда они оба устали и измучены. — Пожалуй что так. Я потом много раз повторял этот фокус. Не только с тобой.

Прикусить щеку, отвести взгляд на секунду, собираясь с мыслями. Брови дрогнули, сходясь к переносице, улыбка сползает и тянется вниз. Рааг потряс головой, моргнул и вновь вернул внимание к ведьме, переступая с ноги на ногу.

Огонь Арлатана глухо звякнул, ударяясь о склянку с зельями.

— Я приходил, — глухо и буднично, как будто рассказывал, какова была нынче охота. Руки заложил за спину, качнулся на пятках. — Когда идти было больше некуда. Asha… Твоя мать меня прогнала. Сказала, огню не место в лесу, приближусь — так свидание с матерью будет скорым. Глупо требовать многого от мальчишки. Я бы и от взрослых людей ничего толкового в жизни не ждал, меньше разочаровываешься.

Шаг ближе. Или нет?

— Ты… другая. И от того мальчика тоже ничего не осталось. Не все дороги можно изменить, но если моя привела меня снова к тебе — пусть так. Если ты не возражаешь… что ж, может быть дети, которыми мы были когда-то, заслуживают мира в этом лесу? У меня есть немного сыра и хлеб. Лучше, чем ничего.