Фенрис почувствовал лёгкую тошноту, подступившую комком к горлу, ещё в предместьях замка Редклифа. Сглатывать стало труднее, а каждый новый вздох давался всё тяжелее, словно грудь эльфа стискивали в стальных тисках. Перед глазами плыло, Фенрис пытался сморгнуть наваждение и даже украдкой потёр глаза, но в целом он старался не показывать, что испытывает недомогание. Разве что проступившие капли пота на его лбу, да учащенное дыхание выдавали его. Но кому какое дело было до того, что чувствует эльф-телохранитель, пока тот способен стоять на ногах, держать меч в руках, да выполнять команды?
Красный лириум Фенрис услышал издалека, но чем ближе он подходил к замку, тем явственнее звучало это пение в его голове. Фенрису даже стало казаться, что он способен различать разные голоса и обрывки каких-то фраз, словно лириум взывал к нему. Его собственные лириумные метки резонировали в такт пению красного лириума и стали мерцать, как только Фенрис вступил на порог замка. Но в этом странном взаимодействии красного лириума и лириумных меток сам Фенрис чувствовал напряжение и враждебность.
От одной мысли о еде все внутренности Фенриса скручивались в тугой узел, поэтому он предпочёл остаться в комнате, в которой его разместили сразу после прибытия. Комната была настолько маленькая, что в ней едва помещались узкая кровать, деревянное ведро и колченогий стул с медным тазом, из которого никто не удосужился вылить старую, пропахшую плесенью воду.
В этом замке Дориану Павусу вряд ли кто-то осмелился бы угрожать, и Фенрис решил, что ему стоит поспать, пока его хозяин отдыхает и трапезничает. И едва его глаза закрылись, Фенрис впал в странное состояние болезненного забытья.

*   *   *

Вокруг так темно, что начинает казаться, будто всё сущее просто разом перестало существовать. И тишина, в которой Фенрис не слышит ни собственного дыхания, ни сердцебиения, словно разом давит со всех сторон. Фенрис хотел закричать, да не смог, как будто бы кто-то вырвал его язык, и с каждым мгновением Фенрис начинает всё больше сомневаться в том, что вся его прошлая жизнь была настоящей. Сейчас его реальностью стало всеобъемлющее и пугающее ничто. Паническое чувство страха и безысходности нарастает, как лавина, и Фенрис начал забывать своё имя. То, которое ему дала мать. И то, которым называл его хозяин. Но едва Фенрис попытался ухватиться хотя бы за воспоминания о своём рабстве – самые сильные и яркие воспоминания всей его жизни, – как где-то вдалеке завыли волки. Сначала их вой казался неясным шумом, напоминающим завывания ветра, застрявшего в скалах, когда же Фенрис наконец понял, что именно приближается к нему, было поздно. Вокруг него уже тут и там стали мелькать яркие, жёлтые и явно голодные огоньки. Сквозь рычание Фенрис слышит, как клацают их клыки, как слюна падает на землю с их языков. Но самым страшным звуком стал голос человека, которого Фенрис убил собственными руками.
"Волчонок", – голос звучит добродушно и игриво, но Фенрис начинает кричать так, будто на его кожу вновь наносят лириумные клейма.
"Мой волчонок", – в этот раз голос звучит властно и подобно грому нарастает в голове Фенриса, который безуспешно пытается закрыть уши, упав на землю. Мокрые носы тычутся в него со всех сторон, и волчье дыхание обжигает его кожу.

– Белый Волк, – в голосе Фабиана Фенрис слышит удивление и плохо скрываемую вину.
Фенрис поднимается с земли, обескураженный прошлым наваждением, и пытается вспомнить, кто он и что он здесь делает.
– Фабиан? – неуверенно переспрашивает Фенрис, разглядывая стройного и юного эльфа напротив. Тот выглядит слегка потрепанным и жутко уставшим. – Как ты меня нашёл?
– Я уже так привык идти по твоему следу, что могу это делать и глубокой ночью, – Фабиан улыбается, упершись плечом о стену пещеры, другую же руку он прижимает к своей груди.
По его позе и дыханию Фенрис понимает, что у него сломаны ребра. А лицо юного эльфа всё сильнее искажает гримаса сожаления и раскаяния.
– Фабиан, что ты сделал? – негромко спрашивает Фенрис, и тот отвечает ему так же шепотом, едва не задыхаясь после каждого слова:
– Прости меня, Волчонок... Помнишь, ты как-то получил неподписанное письмо, в котором тебе сообщили о малефикаре в Неварре? И ты отправился туда один, – Фабиан закашлялся и едва не упал на землю от боли, но справился с собой, лишь ещё сильнее прижался к стене.
– И убил его, – то ли вопросительно, то ли утвердительно прозвучал голос Дориана.
Окружающая действительность опять стала смазываться, Фенрис вновь потерял дар речи, и только лицо Дориана Павуса он всё ещё видел отчетливо и ясно.

Фенрис быстро смирился с уготованной ему судьбой: он словно бы всегда знал, что снова вернётся в Тевинтер, снова станет рабом. И эта мысль была хуже смерти. Фенрис ненавидел себя все эти годы, проведенные вдали от Тевинтера, за страх и ожидание нового рабства.

*   *   *

Он с трудом очнулся, весь в поту и ещё более разбитым и уставшим, чем после дороги. Попытался найти Павуса, на что стражники замка, не скрывая своего презрительного отношения к эльфу, ответили, что великий магистр скоро отправится на допрос пленников. К счастью, Фенрис успел найти дорогу в подвалы раньше, чем Дориан отправился туда без него.
Оставаться вновь наедине с собой Фенрис не желал, поэтому молча последовал за своим хозяином по лестнице вниз. Когда же Павус присоединяется к другим членам трибунала, Фенрису лишь остаётся наблюдать за всем происходящим у двери, чуть поодаль от стражников.

Отредактировано Фенрис (2018-02-04 11:34:10)

Пятно рыжего света приближается и коптящий дым от факела немного отрезвляет, если может отрезвлять дым сгораемой смолы и тряпок. Тревельян плохо себя чувствует, но более всего плохо то, что она ничего не понимает. Но вскоре тут должна оказаться подмога, потому что все знали, куда отправилась Эвелин и остальные. Магичка никак не может вспомнить, кто был с ней, но в следующее мгновение это становится не важно, потому что напротив, в дорогущей мантии, вычурно украшенной вышивкой, в туфлях с загнутыми носками и перчатках, на кожу которых не поскупились, выделывая лучших из зверьков, стоит знакомый тевинтерец. Очень знакомый. Эвелин видела его буквально... до темноты в своем разуме.
- Дориан? - Несколько неуверенно шепчет молодая женщина, опасаясь не то отрицания, не то удара.
В ответ звучит повелительный рык. Не на Эвелин - на солдат и те выходят, возможно, не расслышав ее слов, возможно, слишком шокированы тем, что этот человек в мантии решил остаться один на один с магичкой, левая кисть которой вспыхивает зеленым пламенем. И пламя это ранит отголосками дергающей силы куда больнее, чем прежде.
Сыпящиеся вопросы только сильнее сбивают с толку. Тревельян удивленно и недоверчиво смотрит на тевинтерца, а потом качает головой.
- Я... я прибыла в замок Редклиф для переговоров с Фионой и мятежными магами, я помню... тебя. Помню, что что-то случилось. Тевинтерец и какая-то магия. Проклятие? Меня прокляли? Что происходит? Почему вокруг красный лириум? Только вчера всё было нормально. - Эвелин всматривается в лицо красивого мужчины, всматривается в глубокие тени в чертах его лица, в светлые, но будто помутневшие глаза. Прошло время. Много времени, чтобы отросли чужие темные волосы, которые прежде не могла рассмотреть из-за слепящего глаза факела, пока не привыкла к этому свету.
- Где я была? Когда я была? Какой сейчас месяц?

Непонимание не желало сменяться чем-то более вразумительным. Болела голова. Болело, пожалуй, всё тело, но больше всего Эвелин чувствовала как колотится её сердце: по мере того как малознакомый, но харизматичный и очень эмоциональный (а ведь раньше думалось, что все тевинтерцы - напыщенные холодные змеи) маг силился обьяснить и самому себе, и Тревельян, что же происходит. Себе-то он, кажется, обьяснил куда получше, чем нежданной пленнице, прошедшей сквозь... время.
"Жнитвень? Прошел уже целый год?" - Голова вновь закружилась.
Вряд ли сейчас за ними кто-то наблюдал, стража вышла, но те, закованные в латы болванчики, возможно, очень порадовались бы выражению ужаса, застывшем на лице Эвелин. Она не очень понимала как можно пробить само время, которое всеми учеными и философами считалось линейным и непоколебимым, пройти сквозь него так, чтобы где-то потеряться на год, но эта потеря для самой Вестницы не ощутилась практически никак. Магия... такая магия не должна была существовать. Уж это-то Тревельян поняла практически сразу же, с остальным ещё следовало разбираться. Вот только...

- Спасибо. - Очень тихо шепнула маг, ощущая как ослабли тиски кандалов. Тревельян подняла взгляд от своих рук, оценивающе смотря в лицо Дориану. Тевинтерец мог играть с ней? Это всё могло быть великим обманом? Наверное - да, могло. Но если всё происходящее так реально, как видится, если это настоящее мира, в котором целый год Эвелин не существовало, то... магичке очень хочется верить, что у Дориана есть план, а у них есть шансы убежать отсюда и что-то сделать иначе. Исправить? Нет, исправить вряд ли получится.

- Мне даже не нужно играть роль пленницы, потому что я и есть пленница. - Оставалось едва вздохнуть, следуя за нежданным союзником. И было сейчас... да, можно было признаться: было страшно. Эвелин боялась, только страх этот жрал изнутри, подтачивал, вызывал ту самую головную боль. Магичка боялась даже полностью поверить в реальность настоящего, потому что настоящее, где мир пропитан красным лириумом настолько, что прорастает в редклифской темнице проклятый кристалл... ох, нет. Это было худшее место и время, куда можно было вернуться.
- но... Трибунал? Кто это? И кто такой этот Корифей?