Жозефина терпеть не могла таверны. Они у неё всегда ассоциировалось с долгими путешествиями, с тем, как болят после целого дня в седле спина и бёдра, с тем, что ей вечно в этих тавернах предлагают мёд или эль - оба для неё были слишком крепкими, а музыка, игравшая там, слишком громкой. После местных кроватей вечно болит поясница и приходится ещё с добрых пару дней силиться и ютиться на любимых простынях дома, чтобы привыкнуть снова к запаху свежего белья и взбитой перине. При всей своей гибкости, мобильности и необходимости путешествовать, больше всего Жозефина любила быть дома. Поэтому и все эти вынужденные остановки она воспринимала не с большей охотой, чем если бы её попросили поприсутствовать на очень личном торжестве номинального друга. Но здесь Жозефина спала крепко. То ли дело было в том, что Шокракар была горячей, как печка, то ли антиванка настолько устала, что сон утащил её мягкими кошачьими лапами стоило только ей коснуться щекой взмокшего теплого плеча, но остаток короткой ночи, всего каких-то пару жалких часов, Жозефина провела в ощущении обволакивающей безопасности, тепла и нежности в лице бережно гладящих рук, в глубоком сне без сновидений - и не смущало ничего, ни жутко маленькая кровать, ни колющаяся утиными перьями подушка, ни доносящийся сквозь скрипящий деревянный пол отголоски таверны, которая никогда не замолкала. Жозефина никогда не будет свободной достаточно, чтобы позволить себе такую роскошь слишком часто - ей по праву рождения полагалось куда больше запретов, чем возможностей, что давал статус высокородной аристократки, и она это прекрасно понимала, а оттого щедро пила чужую любовь и в ответ давала столько, сколько могла - всё, что успело скопиться за сердцем.

Но побыв в том мире, к которому Жозефина никогда не принадлежала, хотя бы ночь... Жозефина глубоко вздохнула во сне. Побыв в этом мире даже эти пару часов, Жозефина поняла - когда придёт пора прощаться, она будет по нему скучать. По этому целительному чувству неописуемой свободы, по тому, что не приходилось держать эту проклятую осанку, по тому, что улыбки никто не прятал за веерами. И по этому крепкому алкоголю, который, по ощущениям, разбавляли водой из колодца - иначе неясно, как завсегдатаи таких мест переживают ночь в относительной трезвости рассудка. Жозефина с трудом открыла глаза, нашаривая горячую серую руку.

Аристократии было чему поучиться у простых людей. Не имея за душой ни одного золотого, они готовы были отдать гостям, которых видели впервые в жизни, самое дорогое - всех себя. Пускай и ради мимолетного знакомства и пары-двух пинт эля.

- Пока я сплю, это твоя ответственность - следить за временем, - помято промурлыкала Жозефина, растираясь тёплой щекой о плечо. Вставать не хотелось, - Рассветает. Нам пора. Меня обыщутся.

И это была правда. Как бы сильно Жозефина не хотела сбежать от своих обязанностей, она не могла. К сожалению, будучи особой голубых кровей, она всегда находилась под тщательным присмотром - и речь даже не столько про родителей, которые всячески пытались уберечь свое чадо от решений, способных испортить репутацию семьи, сколько про окружающий мир. Справедливости ради, после той дуэли на летнем рынке Вал Руайо Жозефине пришлось постараться, чтобы замять это всё и обозвать глупыми слухами. Ей было стыдно за это. Но этот мир не был готов к любви сырой и незапятнанной, в особенности к той, что не вписывалась в устоявшиеся общественные рамки. Поэтому пришла пора прощаться.

Жозефина за это время успела укоризненно поворчать по поводу оторванных пуговиц с камзола и бережно собрать их, валяющиеся на полу, в карман парадного кафтана, успела зацеловать серые щёки, а ещё тысячу раз пожалеть, что она носит фамилию Монтилье, является наследницей торгового дома и не может остаться в этой таверне навсегда.

Гостевой дом, в котором Жозефина остановилась с сестрой, чтобы посетить званый вечер мадам, находился в фешенебельном районе столицы, где сплошь и рядом розовые кусты, голубые крыши и золотые статуи и фонтаны. Поэтому опыт прокрадываний через кухню и через дверь для прислуги для Жозефины был новым. У самого главного зала она осторожно выступила из своих удивительно чистых туфель и перехватила их за задник - не хватало ещё кого-нибудь разбудить и быть пойманной с поличным в таком виде за час до рассвета. И... она была крайне удивлена, когда оказалось, что главный зал залит приглушенным светом от зажжённой одинокой лампы в центре, где на двух креслах, расписанных цветами, сидели Иветт и Караас. Жозефина удивлённо вскинула брови и ещё долгие пару мгновений смотрела на то, как бледный Караас жмётся всей спиной в спинку кресла и нервно то и дело зачёсывает завидную огненно-рыжую шевелюру к рогам.

Поморгала.

А затем скрипнула половица. Караас разом развернулся и буквально просиял, узнав во взъерошенной молодой женщине Жозефину, взгляд Жозефины метнулся на Иви. Раз-два-три, про себя посчитала Жозефина, а следом её лицо приняло такое выражение, как будто бы она самолично только что вернулась с приёма императрицы.

В общем-то, лучшая защита - это нападение. Жозефина тут же посерьёзнела и прочистила горло, выровнялась, будто бы не выглядела как воришка из орлесианских трущоб, будто бы накинутый на плечи камзол не был ей так безнадёжно велик, что в его рукавах можно было утонуть, и будто бы юбка её нижнего платья не была столь беспардонно порвана едва ли ниже колен. В общем-то, это была просто Жозефина, серьёзная, строгая, пускай и до крайности вежливая, но слегка помятая. Слегка.

- Иви, - шикнула Жозефина, - марш отсюда. Почему не спишь? Ты вообще ложилась? Ты видела, который час? Я, видимо, чего-то не понимаю, но все юные леди должны были быть в кровати сразу же по приезду с ужина, это что такое?

Жозефина явно с трудом сдерживала рвущееся возмущение, после чего быстрым шагом подошла к низкому журнальному столику и, не принимая отказов, затушила масляную лампу, на последок одними губами повторив: "Марш!".

- Спасу вас от моей вездесущей сестры, Караас, - шепотом обратилась она к васготу, пожимая его большие серые руки, - Спасибо большое. Считайте, долг вернула - вы спасли меня от madame, если помните, я спасаю вас от Иветт. И доброй ночи. Передавайте Шокракар мою благодарность.

Жозефина безаппеляционно взяла Иветт за руку и, не внимая никаким возражениям, потащила её вперёд по широкой белоснежной лестнице, босоного шлёпая по холодным мраморным ступенькам, прежде чем Караас успел хотя бы что-то возразить.

- Ни слова о том, как я выгляжу, - строго предупредила Жозефина, опасно сверкнув глазами во мраке дома.

На самом деле, в голосе Жозефины можно было легко уловить те смешинки, с которыми обычно сестры Монтилье передразнивали своих братьев. Жозефина крайне редко пребывала в состоянии, когда её что-то веселило, или когда её руки тряслись в остром предвкушении, и теперь, когда от прошедшей ночи остался только лёгкий флёр, крошечное воспоминание, бережно хранимое в сердце, на её строгом лице проглядывалось что-то откровенно озорное. Когда они были моложе, вечера и ночи, когда Жозефина возвращалась из Орлея домой, в Антиву, они коротали под одеялом в комнате старшей дочери дома Монтилье. Иветт единственная знала, что Жозефина вела весьма... заурядную светскую жизнь в Орлее. И, удивительно, сумела сохранить в секрете принадлежность холёной аристократической крови к бардскому искусству, пускай и весьма косвенную. С Иветт Жозефина всегда делилась самым драгоценным, тем, что держала поближе к сердцу и о чем предпочитала молчать. Потому что знала - сердце Иви чистое и почти прозрачное. Она никогда не держит зла, а радость, на которую её младшая сестра была способна, никогда не была приправлена ни завистью, ни нежеланием слушать. Поэтому Жозефина всегда жадно прижимала её ладони к своей груди и делилась тем, чем бы не стала делиться ни с кем в этом мире.

Двустворчатая белая дверь общей спальни закрылась за ними, и Жозефина выдохнула, прижимаясь лопатками к ней. Она плавно покачнулась, босая, на пятках, стягивая с себя тёмно-синий камзол Шокракар, который тал-васготка накинула ей на плечи, чтобы не замёрзла. Жозефина усмехнулась своим мыслям и, наконец, заговорщически подняла на Иви взгляд, равнодушно накидывая чужой кафтан на фигурное изящное креслице.

- Караас выглядел так, будто бы привидение увидел, - наконец переведя дух, рассмеялась Жозефина, - что ты сделала с беднягой?

Она осторожно сняла с глаз набрякшие слезинки, когда ей, наконец, удалось просмеяться. Вообще-то эта сцена словила её с поличным, и действовала Жозефина сугубо наобум, так, чтобы присутствующие впали в ступор ещё больший, чем она сама, и сумели разглядеть в ней минимум несобранности. Теперь же, за закрытыми дверями, Жозефина вздохнула спокойно и плавно оттолкнулась от деревянной поверхности.

- Как madame? Не слишком докучала тебе из-за того, что я ушла? Надеюсь, Роланд не пытался пригласить тебя на танец? Я не вынесу этого родства даже косвенно через замужество моей сестры. К тому же, мне кажется, он тебе совсем не подходит - у него только война и на уме. Тебе быстро станет скучно с мужчиной, все мысли которого, до последней, в том, как бы правильно заточить кинжал. Впрочем... с другой стороны, если он не пытался тебя пригласить, то у него напрочь отсутствует вкус. Ты вчера выглядела великолепно, тебе так шёл тот розовый цвет. Подавали раков? Тогда я точно ничего не пропустила, у поваров мадам де Вилларе они получаются с привкусом речной тины... - Жозефина, наконец, обратила внимание на своё отражение в зеркале и с ужасом вскинула руку к груди, - Создатель милосердный, ну и вид у меня... Всё хуже, чем я думала.

Видок и правда тот ещё. Беспощадно смятые, спутанные кудри - со вздохом Жозефина уже взяла в руки щётку из конного волоса, прицениваясь, как бы привести этот беспорядок на голове в божеский вид. Впрочем, хуже, чем породистые тёмные волосы Жозефины выглядело только то, во что превратилось платье - придётся ей придумать какую-нибудь весьма оправдательную легенду, чтобы завтра объяснить мадам де Вилларе, явно пожелающей её проверить, что именно случилось с тем золотым произведением искусства.

"Осталось в таверне, где я оттанцевала себе все ноги так, как ваш сын никогда не сможет, упс, pardon, madame".

Впрочем, ужасный вид не делал настроение Жозефины хуже. Наоборот. Она стрельнула взглядом через отражение в зеркале на сестру и покачнула головой, доставая одинокую шпильку из безвозвратно испорченной сложной причёски на затылке.

- Как тебе Вало-Кас? Умоляю, скажи мне, что они тебе понравились.

Последняя шпилька с тихим стуком упала на столик и Жозефина взбила дикую копну нечёсанных кудрей - так они выглядели ещё более неопрятно, но хотя бы выдавали в вечно собранной леди Монтилье живого человека, а не женщину, у которой постоянно болели виски от того, как туго она заплетала эти волосы в корзиночку на затылке. И следом Жозефина беспардонно залезла на кровать с ногами, округлив глаза и зашептав:

- Расскажи мне, как ты провела ночь? И я скажу, где была я. Но, - Жозефина сжала тоненькие ручки Иветт в своих, а взгляд её - топлёный лоснящийся шоколад - заметно потеплел и лукаво заблестел, - Ни слова maman и papa, договорились? Тебе придётся пообещать, потому что они меня убьют, я клянусь, убьют, если узнают. И первоначально выпишут из наследства, решив сделать главой дома какого-нибудь Антуана, а мы же обе не хотим, чтобы он ещё больше занудствовал, верно?