Плеть собственного смеха подгоняла Лелиану недолго: несколько поворотов, и без того обожженная легкой веселостью молодого вина терпкую прохладу деланной небрежности сада она почувствовала мягким, но настойчивым ударом под дых, после удушающей хватки тяжелых парфюмов, алкоголя, кожи и словно расправленного в воздухе бальной залы тонкого сигаретного дыма настолько неуместно-привычного, что она невольно замедлилась, вжалась спиной в надежную тень живой изгороди в надежде успешно там потеряться, и рвано шумно выдохнула, пытаясь унять и лихорадочное стаккато сердца, и совершенно лишнюю и неожиданную для самой себя дрожь в кончиках пальцев.
Что она, собственно говоря, вообще творит?
Такое почти детское хулиганство не было оправдано ничем: ни Игрой, ни длительным её отсутствием в собственной жизни, чтобы можно было сослаться на «заразную ферелденскую дикость» или еще какую ерунду, которую при дворе кушали с ложечки и просили добавки, смешно отклячивая нижнюю губу. Нет это было хулиганство осмысленное, хулиганство, с последствиями которого смиряешься ещё на этапе их [последствий] мимолетного осмысления, хулиганство, единственным умыслом которого было заставить Жозефину побегать, чтобы на висках у нее выступил легкий пот, а щеки трогательно покраснели, не хулиганство, а предлог, чтобы Лелиана могла рассказать Монтилье о себе и сделать вид, что не очень-то и хотелось, что её на самом деле вынудили это сделать, искусно обвели вокруг смуглого холеного пальчика.
Шелест и треск кустов заставил её окаменеть и напрячься. Лелиана, кажется, даже перестала дышать, увлеченная собственной затеянной игрой — неужто она так долго провела в своих мыслях? Или хорошенькие антивианские гончие имеют куда более тонкий нюх, чем ей виделось? Далеко пойдет.
В полоске света вальяжно хохлился и пушил великолепный хвост кипельно-белый павлин. Вот уж, истинное лицо орлейской монархии, даром что ли из моды уж сколько лет, будто Лелиана и не уезжала никуда вовсе, были в моде эти вычурные высокие воротники — жесткий каркас кружева, не терпящий отговорок крахмал и мерцающая острота драгоценных камней, за которые то и дело цеплялись волосы обладательниц элемента гардероба, грозя обернуть модный изыск позорными проплешинами за ушами. Павлин крутил хорошенькой маленькой головкой из стороны в сторону, будто прислушиваясь, и в ту секунду, когда он, раззявив клюв, издал до боли отвратительный для такого красивого создания хриплый высокий хохочущий вопль, сбоку тоже тоненько захихикали, мелькнула чья-то рука в высокой шелковой перчатке, пытаясь из защиты куста ухватить Лелиану за бедро. Не получилось. Соловей только понадеялась, что это трещат ветки, а не тонкие кости чужого запястья, перехваченные на полпути уверенными жёсткими пальцами.
Несколько секунд им понадобилось, чтобы друг друга осмыслить. Барышня надула губки, скривившись, но благоразумно не начав соревноваться с павлином в искусстве высокохудожественного визга, и рассеянно захлопала круглыми тёмными глазами под вычурной серебряной маской.
— Вы не Пьер.
— Боюсь нет, милая, не сегодня.
— Тогда где Пьер?
Лелиана покосилась на павлина и прикусила щеку, чтобы не выпалить не самую остроумную шутку, что сегодня в этом прекрасном саду таких Пьеров пруд пруди, лови какого захочешь, дорогуша. Но затевать скандалы с капризными аристократками в её планы не входило. Почему-то ей подумалось, что Жозефину бы это несомненно расстроило бы, а расстраивать Монтилье не хотелось страшно; тогда на этом приёме стало бы в разы скучнее, да и подмоченная репутация на самом "взлете" никогда никому ничем хорошим не выходила.
Благо откуда-то из недр лиственного лабиринта весёлый почти мальчишеский голос нетерпеливо позвал: "Рози~та!", — названная Розитой встрепенулась, рванулась из хватки и, подобрав юбки, совсем по-простецкому кинулась на зов, только у самого поворота обернувшись и выдав Лелиане беглый книксен.
Ха! — прокомментировал павлин. Лелиана была солидарна целиком и полностью.
Каких-то вещей не меняли ни качество ткани, ни декорации — мотыльки летели на свет романтических приключений. Очарование и кураж молодости. Почему-то на краткий миг Лелиана почувствовала себя страшно старой и больной у самого сердца. Это что теперь — навсегда чувствовать себя не до конца счастливой, неспособной на прозрачное счастье, если ногам не холодно, не пахнет костром, щеки не царапает чужая щетина и жёсткие клепки поддоспешника, а из-за соседней кочки не светят глазами в темноте парочка-другая гренлоков? Какой кошмар.
Она вздохнула, помассировала переносицу, пытаясь унять память и неудачно подобранную маску, кажется, продавившую ей невыводимый след, и стремительно покинула свое укрытие. Дальше в лабиринт углубляться не хотелось; во-первых, не хотелось застать милующихся голубков за чем-то непристойным, эти слухи совершенно того не стоили, не той высоты полёта были птички, чтобы тратить на это время, а во-вторых, "охота на лисицу" была номинальной и должна была подарить Жозефине чувство лёгкой победы и превосходства. Вода пела в фонтане песнь серебра, хорошее место для ожидания. Пузатенькие круглобедрые ангелочки с миниатюрными лирами казались почти по-живому розовыми, а не мраморными.
Она присела на бортик и, закатав рукав, опустила пальцы в воду, почти коснувшись дна. Переливались, преломляясь в изменчивом свете, монетки. Когда-то и Лелиана бросила одну, давным давно, но уже забыла, что загадала.
Её желания все равно никогда не сбывались.
— Вот и попались!
Соловей быстро перестроилась, возвращая лицу мечтательно-веселое выражение, благо рядом с Жозефиной это было совсем не сложно. Сколько жизни. Для них вечер ещё начинался, но для этой женщины Лелиана бы швырнула в фонтан целый сундук. Поэтому она с удовольствием рассмеялась в ответ, растворяясь в обществе Монтилье, как кусочек сахара в крепком заграничном кофе.
— Будь у меня острые уши, я бы сказала, что вы — сама Андруил Охотница во плоти. Ещё никому не удавалось найти меня так быстро, может это мне стоит взять у вас несколько уроков?
Купаться в лучах комплиментов и внимания было приятно. Как класть под язык засахаренные цветы фиалок и, зажмуря глаза, чувствовать, как их сладость растекается во рту и наполняет теплом грудь.
— Андруил, правда, бегала совсем без платья, и, пожалуй, вот это бы действительно потянуло на достойный скандал. А прекрасная девушка бегущая по саду в поисках ускользующего духа веселья — это уже поэзия. Орлей любит стихи и не признает никакой прозы, за этим стоит ехать в Ферелден. Все достойные памяти героические саги писались там.
А потом мозаика сложилась.
— А уж не тот ли это Пьер, который сегодня проигрался великой охотнице Жозефине? — со смехом спросила Лелиана и, удовлетворившись догадкой, весело захихикала. — Что же, тогда могу понять бедную почти-съеденную-Розиту и её попытку заявить права на мои ноги. Это была не оплошность, а бегство. Жаль, сегодня эти ноги танцуют совсем не для неё.
На последних словах Лелиана, умостившись обратно на бортик фонтана, изящно закинула ногу на ногу, словно бы подтверждая, что Создатель хорошо над ними потрудился. Ну и ещё, может быть, самую крохотную долю секунды любуясь танцевальными туфельками. Не сапоги. И сшиты не на одну левую ногу, как такое счастье может уместиться в такой мелочи, как хорошая обувь?
"В нашем положении" — Лелиана бегло окинула всю фигуру Жозефины взглядом и чуть слышно хмыкнула. Значит бедны или около того? Но не досточно, чтобы позволить отправить дочь учиться в Орлей и не давить на неё со скорым успешным замужеством, желательно на ком-то с внушительным кошельком и, что уже не так важно, отсутствием залысины со всю голову и прогрессирующей подагры. Она это запомнит, но сейчас спрашивать не будет — с дворянами среднего звена никогда нельзя было угадать наверняка, будет ли знакомство полезным. Зависело от того, насколько их вообще устраивала пищевая придворная цепь.
Максимум пользы — это звучало как заявка на большого хищника. Но Жозефине Монтилье ещё только предстояло вырасти в большую кошку. Будет такая блажь, Лелиана лично поможет ей наточить зубы, чтобы Монтилье перекусывала позвонки наверняка.
Во главе, в конце концов, сидела Львица.
Ха-ха! — гаркнул павлин, складывая прекрасный хвост и споро скрываясь в кустах.
Вот и хорошо, с Жозефиной хотелось побыть совсем вдвоём, чтобы насладиться мёдом и бренди её глаз полностью и единолично. Лелиана позволила втянуть себе на борт фонтана с ногами, смеясь, вернула Монтилье вычурный реверанс, правда, на мужской манер и, легко балансируя, изобразила несколько плавных изящных танцевальных движений, ловко ускользая от новой знакомой, словно убегая от неё по кругу. Ангелы в центре фонтана смеялись и плакали серебряными чистыми слезами, а под кожей у Лелианы, кажется, вспыхивали маленькие звезды, когда Жозефина поймала её руками, обласкала ласковым дыханием.
И все разом взрываются и разбегаются щекоткой, когда Жозефина Монтилье делает что-то по настоящему смелое для Орлея. У Лелианы перехватывает дыхание, но она прячет свое замешательство за улыбкой, широкой, но немного фальшивой.
— Это могло стоить вам репутации, — серьёзно ответила она без смеха. Перед чужой смелостью граничащей с вызовом смеяться было бы пусто и глупо. Лелиане повезло вот так сразу найти кого-то настоящего. Почти сокровище. Может все таки работали, эти монетки в фонтане? — И вам чудовищно повезло, что меня ваша репутация не сильно волнует, охотница. Это смело. И... — Она приблизилась ещё на пол шага, коснулась лица Жозефины кончиками пальцев, щекотка густых ресниц действительно стоила того, чтобы задохнуться. — Красиво. Нет ничего прекраснее красивой и умной женщины, я бы не отказалась, чтобы меня съели вы. Закройте глаза.
Одной рукой она подцепила ленту на затылке, второй — взяв горячие пальцы Жозефины в свои, позволяя ей лёгкими касаниями изучать свое лицо. Тонкий, чуть вздернутый нос, бледный шрам, убегающий по скуле вверх, строгую линию челюсти и трогательный бантик верхней губы.
— Мужчины склонны обманывать себя женской красотой, всегда помните это и не позволяйте себе таких ошибок. Но вот руки, — Лелиана переплела их пальцы, нежно оглалила костяшки и играючи пробежаалась пальцами вверх к тонкому запястью. — Руки не солгут вам никогда, поэтому всегда надевайте перчатки. Чувствуете, где мозоли и шрамы? Вот этот — очень старый, меня укусила собака, ещё давно, до дебюта в Игре. Вот эти — ожоги от лампадного масла, почти незаметные, но есть у многих служителей, бывших или нынешних. Вот этот — почти перебило капканом, глубоко глубоко под землёй, туда, где даже свет не заглядывает. А вот здесь, тетива сорвалась. Женщина с моим лицом могла быть где угодно. Женщина с моими руками была там, где ей следовало быть. Я смотрела в лица героев, вот как к ваше сейчас, и в ваше тоже можно смотреть бесконечно долго, даром что Архидемона вы не убивали. Но, полагаю, он бы и сам сдался без лишних вопросов. Мне повезло, что Пьер — идиот, а вы такая умница, что поняли это раньше него. Люблю умниц, ради таких как вы я и вернулась. А вот теперь, посмотрите на меня.
И прежде, чем Жозефина трогательно распахнула свои огромные мерцающие пьяным светом глаза, Лелиана в последний раз обожгла дыханием её нос, мягко коснулась губами щеки и отступила по скользкому борту на пару шагов.
— Поцелуя охотнице не полагалось. Но, может быть, мы придумаем, как исправить эту оплошность?
Отредактировано Лелиана (2022-12-07 07:10:50)