В этом месте воедино сливается время и вечность, мечты и пустота. В этом месте - а что это за место? Сколько он здесь - недели - или минуты? В Тени время протекает по ведомым лишь ему законам, или по законам тех, кто владеет Тенью, кто бросил его, словно изломанную куклу, в этот остров посреди серого океана пустоты. Кто? Зачем? У Корвуса нет ответов.
Было время, когда он считал дни и ночи, сменяемые одна другую среди этих стен с начисто закрытыми окнами. Да, закрытыми, а точнее даже отсутствующими: они исчезли сами собой в один из бессчетных дней, просто не появившись, оставив холодный ровный камень прямо на глухой стене. Исчезли из реальности и из памяти, и пленник - или гость? - забыл о том, что они когда-то были. Может быть, это и есть смерть? Может быть, его сердце выбрасывает через разорванную аорту последние кусочки жизни, и с каждой ушедшей каплей крови из его разума вымывается, рассеивается в пустоте и кусочек памяти с восприятием?
Было проще, пока он верил. Этот дом нельзя было отличить от настоящего, а двигающихся кукол внутри него - от живых людей. Этот мир был прекрасен и он принадлежал ему, мог принадлежать - стоило лишь сказать слова и протянуть руку. В Тени даже минута реальности могла превратиться в вечность, в которой он мог бы прожить всю свою жизнь - такую, какую захотел. Где угодно, как угодно, не зная, что это Тень. С кем угодно.
С кем угодно.

Нет. Ее здесь не было. Они не смели показать ее, не смели придать ее облик ни одному демону. Его сестра, его любовь, его помешательство, яркой вспышкой сверхновой звезды ослепившее разум посреди страшной войны после десятилетия разлуки и службы кровавому злу. Его якорь, глубоко вошедший в реальность и удержавший от падения в грезу, имя которой - смерть. Она и Долг - те двое, что спасли его. Точнее - ее отсутствие. Без нее идеальный мир оставался очевидной фальшивкой. и
Может быть, не такой и очевидной. Неясно, почему. Не успели прочесть? Не знали? Или, может быть, святая и мертвая Андрасте защитила свою Вестницу? Или это тоже Долг?
А потом он перестал думать и об этом. Во сне, в приглаженной клетке, он все больше оставался один, игнорируемый из радушным хозяином, и медперсоналом; в другом же сне, полном выкручивающей суставы боли, зловония холодной камеры и изнуряющей слабости, он не мог думать ни о чем, кроме как о том, что ему стоило бы умереть...

Этот день начался с забытья, как и прежде - Максвелл уже не считал, насколько это "прежде" затянулось. Он был один - даже для Долга эта война стоила слишком больших сил. Неудивительно: удерживать стены сжимающегося и разваливающегося на кусочки разума, уже не столько на плечах, сколько самому стать раствором, скрепляющий трескающиеся и осыпающейся трухой и пыль кирпичи -  ноша, что однажды переломит хребет даже могущественному духу. А он сам - он сам не мог ничего.
Беспомощность давила.
Он боялся многого, хоть и ни за что бы в этом не признался - но беспомощность была врагом, с которым невозможно справиться.

...В этот день он отправился наружу - как и всегда, девушка у стола коротко кивнула, не отрываясь от бумаг, стражи слегка повели взглядом ему вослед, отпирая ворота, а снаружи, как и всегда, ярко светило солнце.
Оно успело опостылеть своими яркими, целую вечность не видимыми лучами, своим ласковым теплом, что ласкало кожу вместе с легким ветром со стороны массива вековых сосен внизу; своим издевательским напоминанием о лучшей жизни - здесь, совсем рядом, нужно лишь протянуть руку. Позвать и рассказать. Уважить радушного хозяина, которого успел обидеть своим неверием.

Предать.

Максвелл смертельно устал. Устал от этой борьбы, от этой неопределенности, от этих сил, справиться с которыми невозможно: это не баталия кунари, в которую можно забросить огненный шар, это вещи гораздо выше его понимания и его скудных умений боевого мага; оружие против них лежит в совсем иной плоскости и ему недоступно. А что доступно? А ничто. Лишь ждать, пока у врага найдется ключ и к его обороне.
Или пока он не умрет.

Тоска и тревога тянулись друг за другом теплым и душным потоком, придавливая к земле. Где сейчас Эвелин? Жива ли? Счастлива ли? Он не знал, сколько прошло с его смерти - что, если все эти недели заточения в тени вполне реальны? Помнит ли она его? Любит ли? Любила ли когда-нибудь вообще, или все что было - лишь порождение бесконечной усталости, читавшейся в ее глазах с момента первой в этом году их встречи? Он бы многое отдал, чтобы увидеть ее...
НЕТ.
Ни за что.
Максвелл чувствует, как внутри что-то шевелится, как каждую вену словно пронзает острым потоком иголок, а Долг сдавливает в основании черепа.
Он хотел бы увидеть ее - и никогда не сумеет это сделать. Ведь тогда враг победит.

"ИДИОТ" - раздается внутри головы гулким эхом, и Макс даже не спорит. Нельзя думать. Как и прежде.
"ТЫ ТАК И НЕ ПОНЯЛ." - ему кажется, или Долг вздыхает? Едва ли. Духи не слишком умеют в эмоции - но Тревельян готов поклясться, что слышит этот вздох. И больше ничего.

А потом он чувствует рябь, идущую по ткани мира - той ткани, из которой плетутся сны. Не видит - чувствует, словно и сам стал частью вышитой на рвущемся гобелене картины; рябь сменяется штормом и бурей, водоворотом с воронкой где-то в незримой дали. Он понял слишком поздно - когда у каменных бойниц, разделяющих структурированную пустоту от пустоты настоящий, медленно проявился размытый силуэт.
Слабый, пока еще неясный - но вспышка эмоций внутри его разума не давала ошибиться.
Он проиграл.

- Нет. Нет. Проклятье! Долг, сделай что-нибудь! - он почти кричал, глядя как раскалываются слои иллюзий, а светлый силуэт медленно обретает плоть. Это могло значить лишь одно: неведомый враг наконец обрел власть над его воспоминаниями. Прочь, изгнать его из головы, пока вслед за воспоминаниями о ее облике не расплелся клубок всего остального. Где этот проклятый дух, когда он так нужен?
- ЭТО НЕ ДЕМОН. - голос раздался из-за спины, и Максвелл поневоле обернулся. Долг стоял позади него в своей призрачной плоти - такой же, как он, словно брат-близнец - полупрозрачный и с сияющими глубоким синим пламенем глазами. Буквальным пламенем, горящим прямо в пустых глазницах. - У НЕГО НЕТ ВЛАСТИ НАД ТОБОЙ. ПОКА ЧТО.
- Тогда... как? Что?
- ТЫ ЗАБЫЛ УРОКИ КРУГА, ЧАРОДЕЙ?
- Я...
- ЭТО ТЕНЬ. ТАКОЕ СЛУЧАЕТСЯ.
- То есть это она? Сама? Но...
- МЕНЬШЕ СЛОВ. РАНО ИЛИ ПОЗДНО ЕЕ УВИДЯТ.  Я ЗАЩИЩУ. НА ВРЕМЯ. Я НЕ ВСЕСИЛЕН.
Макс молчал. Он не верил, не мог верить. Это не могло быть наяву - если конечно слово "наяву" применимо в его ситуации - и все же это было.
- Долг. Спасибо.
Долг промолчал, продолжая стоять позади него. Молчал и он сам, не решаясь сделать шаг и сказать слово.

Он видел ее, и волей-неволей вспоминал. Стоя на нагретых солнцем камнях, сотканных из грез, иллюзий и цепкой воли его Тюремщика, он не мог не вспоминать - просто видя ее. Он пытался не смотреть, пытался не думать - неважно, что говорил Долг - но в памяти выглянувшего из-за границы смерти воина оставалось слишком много проклятой человечности.
Он помнил ее дыхание и слова ее признаний. Помнил тепло ее губ и пронзительный вкус запретной любви, разделенной пополам. Помнил бессонные ночи над картой, расчерченной цветными линиями и значками фигур - полков и легионов, рассыпанных от южного побережья через Антиву и Неварру. Помнил их общее детство, поместье банна Эгмонта, слишком короткое и мимолетное, почти стертое - но сейчас вытаскиваемое, словно на крючках.
Он помнил слишком многое - и сейчас как на зло все это вспоминал.
У него нет тела - не здесь, не в Тени -  но все же он чувствует, как срывается в галоп то, что находится в груди вместо сердца, отдавая ударами молота в висках; как выступает холодный пот и ужас медленно вкрадывается в его разум вслед за снимаемым острым ножом слоем пелены над сожженной, засыпанной прахом, спрессованной и зарытой памяти.
Он боялся этого - но в эти секунды ему слишком сложно об этом осознавать. Он понимает - но на секунду позднее, чем нужно.

Даже если это не иллюзия - он проиграл. Вдвойне, если это не иллюзия.
Но ему все равно - в каждое из бесчисленных мгновений есть лишь "здесь" и "сейчас".

- Эвелин. - шепчет он воспаленным и сорванным горлом, будто в Тени и вправду могут существовать физические дефекты. Звук вырывается сиплым свистом, слишком тихим, чтобы слышать - но зато он слышит ее. А может - чувствует, как порой чувствуют друг друга те, кто связам узами крови. И слова ее взмахом ножа падают на только зажившие, покрытые кровавой коркой раны.

Солас. Как он мог забыть. Не только за ним следит могучий и незримый мучитель. Он забыл, что сестра рассказывала про свои чудовищные сны.
Неудивительно, что она боится того же, что и он.
"Беги!" - хочет крикнуть, но ни разум, ни чувства не позволяют Максвеллу сделать это. Оттолкнуть, чтобы спасти ту, кого любишь, несмотря на собственную смерть. Он слишком слаб для такого.
Все, что он может - это стоять в стороне. Ему нельзя приближаться к ней. Нельзя пробуждать еще больше воспоминаний, превращать их в оружие, которое непременно заберут и вонзят в ее спину.
Он стоит, хотя все его силы буквально толкают навстречу.

"Изыди." - он слышит и закрывает глаза, моля Создателя, древних богов и кого бы то ни было еще о том, чтобы не услышали те, другие. А еще он слышат тяжелый вздох, и чужое присутствие отрывается от него, уходя куда-то вперед. Он не успевает ничего сделать.

- ЭТО НЕ ДЕМОН. - фигура, похожая на него как две капли воды, но - прозраяная, сотканная из голубоватого света, сверкающая синим огнем глазниц, возникает перед Эвелин во всей своей красе. Это тоже не демон - Вестница Андрасте наверняка сумеет отличить демона от духа Тени.
- НЕСЧАСТНЫЕ СМЕРТНЫЕ. ДАЖЕ В САМЫЙ ТЕМНЫЙ ЧАС У ВАС НЕ ВРЕМЕНИ ДЛЯ ВЕРЫ.

Стена вдруг становится зыбкой и податливой, обволакивая тело - и Максвелл в ужасе отрывается от нее, выскакивая вперед. Он не верит своим глазам - впрочем, в этом месте нельзя верить ни во что.
- Я - ДОЛГ. И ЭТОТ ЧЕЛОВЕК - ТОТ, ЧЕЙ ДОЛГ ЕЩЕ НЕ ОПЛАЧЕН.
- Долг, нет! - он оказывается рядом в какое-то мгновение, отвлекая духа от беседы и поучений. Пространство вокруг подергивается зыбью, плавно, едва заметно перетекая из одной мелкой детали в другую.
Долг оборачивается и едва заметно шевелит рукой - и волна искажений исчезает безвозвратно, вновь возвращая побитым временем и ветрами камням первозданный монолитный вид.

- Я ДОЛЖЕН ВОЗВРАЩАТЬСЯ. ТЫ ЗНАЕШЬ, ЗАЧЕМ. - и он исчез, словно растворившись в воздухе, оставляя Максвелла наедине с его гостьей.
"Они уже не пытаются выдавать это за реальность." - заметил мужчина про себя, прокручивая назад события секундной давности с текущими камнями и мерцающим пространством. Наверняка они уже знают, что он знает - и скоро эта иллюзия перестанет быть столь живой. То, что нельзя получить хитростью, всегда можно отобрать силой.

А еще он видит Эвелин и ее руки. Обе руки.
"Нет, не пытаются.." - и, отметив про себя, мужчина поднимает взгляд. Отчего-то ему страшно - не за себя. Страшно напугать. Навредить. Быть принятым за того, кем его посчитали - и все же он уже не в состоянии бороться с этим.
Вся эта память, все это прошлое - это он сам. Нельзя взять и вычеркнуть часть самого себя.

- Здравствуй, родная. - говорит он негромко. Не двигается, не делает ни шага. - Я не ожидал еще когда-нибудь увидеть тебя.

Он продолжает наблюдать, и с каждой секундой, каждым услышанным словом его будто рвет на части. Разум рад, что Эвелин не узнает его, стоит барьеры сомнений, называет демоном - и делает это совершенно верно; он бы и сам, не будь здесь Долга, в это поверил.
А вот в сердце - словно тонкие острые иглы.
Он солдат, он не имеет права чувствовать эту боль - больше подходящую для обиженного подростка; но уколы эти пронзали защиту. Может быть, он был прав, и тот, кто устроил все это, нашел ключ к его обороне? Откопал в его воспоминаниях то, за что проще всего зацепиться?
Максвелл смотрит на сестру, словно призрак с иной стороны Тени. Наверное, именно так он ей и кажется.
Он ведь помнил, что она была рядом, когда его плоть пронзил теплый и грязный металл. Он лежал на ее руках, когда последние капли жизни улетали вслед за его душой. Эти воспоминания вернулись недавно, как и другие воспоминания того самого рокового дня. Им бы не возвращаться вообще - но они вернулись, словно кто-то долго и терпеливо работавший над распутыванием клубка пряжи, завернутого смертью в беспорядочный ком хаотично переплетенных нитей. Тревельян опасался, что так оно и было. В прямом и буквальном смысле.

- Это не работает, Эви. - мужчина парирует ее, хоть разум настойчиво советует молчать. - Просить демона уйти бессмысленно. И я не демон.

Молчать.
А еще лучше - удалиться в "свои" покои. Может быть, тогда этот "сон" отпустит ее. Без якоря, в который превратился он сам, она сможет вернуться.
А если нет? Что, если вместо этого она станет добычей? Кто бы ни держал его в этой тюрьме, его интересовала именно она. И сейчас он - в шаге от своей цели.
А еще он любил ее. И это слишком многое меняло.

- Тебя не должно быть здесь, Эви. Все, что я делал с того самого часа, как Долг вытащил меня из-под стен Черного города - я делал, чтобы оградить от тебя... кого бы то ни было. Кто бы ни создал эту тюрьму...

И в небе, будто в подтверждение его слов, на сияющий солнечный диск медленно поползли тяжелые, серо-свинцовые облака, а воздух ощутимо задрожал тягучими, теплыми потоками. Что-то приближалось, меняя саму структуру ткани этого рукотворного мира, искажая его быстрее, чем можно было представить. Что-то увидело свою цель.

- Беги, Эви! Беги, пока еще можешь!

- Я не могу уйти. Я пытался много раз, но эту тюрьму сделали слишком крепкой. Хотя ты и не поверишь мне.

Тучи наслаиваются на яркую акварель неба подобно небрежным мазкам по холсту, красят его в серое, а из серого - в черную, почти чернильную тьму истинного Ничто, на фоне которой нет ни рельефа, ни структуры, ни просветов. Так, как видят мир слепые от рождения - этим цветом пропитывается небо, сантиметр за сантиметром теряя свою форму. Буря? Нет. Неведомый хозяин этого мира едва ли стал бы размениваться на столь пошлые методы.
Или все же она, а ползущее Ничто - это лишь восприятие Макса, зависшего между сном и реальностью? А может - отражение медленно умирающего тела, теряющего связность разума? Он не знал. Никто не знал. Запечатанный в теневой ловушке, он не представлял, осталось ли живым его тело. Да и было ли оно?
Он лишь видел то, что происходит. Куда важнее для него иное: видит ли это сестра?

- Нет, Эви! - его голос звучит разбитой и измятой, разъеденной ржавчиной сталью - именно сталью, настолько непривычным и неестественным казалось содержащееся в голосе этом волнение. - Вспомни, что я говорил тебе сидя на зубцах стен нашего замка, перед тем, как тебя забрали в Круг. Сражайся или беги.

Будто сорвавшись с места, Максвелл оказывается рядом с ней - и в тоже время остается невообразимо далеко, как физически, так и в плане восприятия. Для нее он - творение Тени, демон, принявший форму ее брата для того, чтобы ее обмануть. И поначалу, в первые минуты он верил, что это к лучшему, что "уловки демона" заставят ее уйти, проснуться, не подвергать себя опасности...
Вместо этого она сдалась.
А ведь он говорил ей, что выход есть всегда - до тех пор, пока не примиришься с судьбой. Это было слишком давно, и Эви была слишком маленькой, чтобы вспомнить это.

А еще он и понятия не имел, насколько тяжело ей приходилось - и насколько страшным ударом оказалась его смерть. В Тени нет эмоций - обычно, но здесь и сейчас по его сердце все быстрее и быстрее полз сковывающий холод: он даже не представлял, насколько это тяжело - просто взять и уйти. Просто.
Он не мог допустить того, что она сдастся. Это было бы поражением. Пусть цена - его собственный разум.

- Это не твой сон, Эвелин. - Максвелл оказывается прямо перед ней, совсем как тогда, в их вновь-первую встречу в городе Солас. Он хочет, чтобы сестра верила ему - совсем как тогда, хочет, словно от этого зависит его жизнь. - Это место - моя тюрьма. Я не знаю, кто создал его и где находятся казематы, в которых лежит мое тело. Они пытались вытянуть мои воспоминания о тебе и твоих планах. И о нас. Мы с Долгом держались, сколько можем, но...

Вдалеке раздается гром - глухой, долгий и скрипящий, больше похожий на звук медленно рвущейся бумаги; самое время дохнуть в лицо свежестью грядущего дождя - но с самого иллюзорного горизонта веет лишь незримым, тяжелым суховеем, больше похожем на жар от кузниц или от магматических рек Глубинных троп - но разносимые под грозовыми облаками.  Было ли в мире что-то более противоестественное, чем искаженные до полной противоположности законы самой природы?

- ОНИ ПОБЕДЯТ ЕСЛИ ТЫ СДАШЬСЯ. - Долг материализовался рядом с Максом, бесстрастно глядя на Эвелин горящим синим пламенем из полупрозрачных глазниц.

В ответ на упрямство Инквизитора дух смерил ее холодным, потусторонним взглядом, несущим в себе, казалось, невероятную смесь презрения и безразличия. Впрочем, кто может знать, что скрывается в призрачном пламени, горящем на месте глаз экстрапланарного создания?
- ТОГДА ТВОЙ РАЗУМ БУДЕТ УНИЧТОЖЕН. В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ ТЫ УМРЕШЬ.

А Максвелл не верит своим ушам. Не хочет верить, не хочет слышать - но слова уже произнесены, уже попали туда, куда не должны были - и он чувствует, как по всей его сущности прокатываются волны холодного, режущего душу пламени.
"Не имеет права? Посмел уйти?!"
Волны боли и гнева накатывают на него со всех сторон, режет на части тупым ножом ощущение свершившегося предательства. Он не нужен. Он лишь инструмент, отслуживший свое. Выполнивший свою задачу.

- Вот как? - по голосу его не сказать, спрашивает мужчина или утверждает; слова звучат механически, железно, словно высекают ржавые искры. Тьма и холод ползали по разуму, а вслед за ними стремительно, неуловимо холодело вокруг. - Стало быть, вести легион через весь континент на смерть, чтобы отвлечь кунари от твоего проклятого похода, меня тоже никто не просил? И умирать?

Не просил. Эвелин - так точно, умом Максвелл понимал это. И южане тоже не просили - о, зная их скорее можно было бы ожидать, что те отдадут Антиву кунари, чем призовут на помощь Империум; эти трусливые твари просто не сталкивались с серым зверьем столь плотно, сколько сталкивался он, сколько сталкивался Тевинтер. В противном случае их мнение об Империи, о магии и о некоторых спорных техниках колдовства поменялось бы кардинально.
И уже конечно сестра не просила его умирать. Как и ничего до этого.
Он знал это, но знание скрылось на дне потока мыслей, закопалось в ил подальше от бурной и мутной воды черных предчувствий, ядовитых эмоций и невыносимо-мрачного пятна навязчивого ощущения свершившегося предательства, что окрашивали его собственный мир в черные краски. Корвус не мог думать рационально - да и в принципе не мог думать, анализировать и осознавать, что говорит.
Тот, кто следил и изучал, мог бы гордиться собой. Если уже не гордился.

Солнце на небесах исчезло в пустоту, исчезло небо, закрытое сплошной завесой темно-серых туч; душный, горячий воздух сменился пронизывающим холодом, под ударами которого таяли, медленно развеивались элементы горизонта. Максвелл не смотрел туда, не думал о них - и эта часть иллюзии за ненадобностью исчезала, медленно сжимаясь и растворяясь.
Рядом промелькнул Долг, его слова сверкнули подобно молнии - но там, где бал правят черные тучи, на вспышки уходит слишком мало времени.

Его не просили умирать. И жертвовать тоже. Вот только того, кто любит, не нужно просить. Как и того, кого ведет долг. Вот только слишком часто ответом на кажущиеся очевидными и не требующими просьб действия оказывается черная неблагодарность.
Столь же черная, как медленно гаснущий иллюзорный мир.

-  Знаешь, меня никто не спросил, хочу ли я быть убитым. И хочу ли вернуться к жизни ради... вот этого - меня тоже никто не спрашивал. Я ушел из твоей жизни? Пусть так. Тогда за каким демоном ты сюда явилась?

Слова виснут в воздухе одно за другим - в опустившемся полумраке, кажется, нет ничего, даже эха. Тень все еще хранит привычные очертания - но с каждой минутой в ней остается все меньше и меньше деталей. Они размываются, перетекают одна в другую, и сейчас камни в стене, к которой еще недавно прижимался аватар Максвелла, сейчас уже будет сложно отличить друг от друга.
А вокруг, сверху и снизу - обступает пустота. Черная, поглощающая взгляд и свет, похожая на безбрежное море, раскрывшее пасть вокруг маленькой лодочки, заброшенной в штиль.

- Я тебя не звал. Меньше всего я хотел, чтобы эта мразь, кем бы она ни была, докопалась до воспоминаний о тебе и получила их. Я не хотел, чтобы они до тебя добрались. И все же ты здесь. Зачем, Эва? Тебе мало твоего ферелденского дружка? Мало твоих полоумных церковных служек? Почему ты не стала пить гребаный валостум? Для того, чтобы сказать, что я для тебя никто и ничто?

Он уже не кричит - ему становится безразлично. Холодно. Долг куда-то исчез - а может, вновь слился с ним, или был изгнан куда-то силами настоящего владыки. Сомниари это, или демон, или Создатель ведает кто еще - он может праздновать победу. Иллюзорный мир угасал, а это говорило об одном из двух: вскоре угаснет и сам субстрат, на котором этот мир рождался. Либо, что куда печальнее - этот мир выполнил свою задачу.
Холод пронизывал бы до костей, если бы эти кости были, но язык - столь же призрачный, как и все остальное - живет своей жизнью. Жизнью, что дарует ему хаотический поток черных мыслей, присланных и загнанных кем-то снаружи. А может - изнутри.

- Убирайся. Исчезни.