|
Музыка под снегом [9 Волноцвета, 9:45 ВД] |
|
Отредактировано Мирис (2021-08-08 18:01:31)
Музыка под снегом [9 Волноцвета, 9:45 ВД]
Сообщений 1 страница 21 из 21
Поделиться12021-02-23 20:44:00
Поделиться22021-02-24 00:44:58
О чём думаем мы, когда говорим об освобождении? Вспоминаем ли оковы как стальные, так и лириумные? Как из рук чужих, так и словами плетённые? Тяжесть на плечах и запястьях – что это на самом деле? Давление, упрёки, советы, судьба, рок, шемлены, отец, уши, духи, пальцы, магия, взгляды, страх, власть – так ли всё это нас гнетёт, как хочется верить? Не всегда. И всё же неизменно достаточно, чтобы проливать кровь.
Tarasyl’an Te’las. Оно билось в мелкой дрожи, будто выбившееся из сил на мгновение небо, рассечённое битвой, держать. Под десятками хрупких рук оно сбрасывало с себя отмершие частицы, но, увы, очищение всегда неразлучно с грязью как таковой. Историю болезни приюта, обернувшегося в один миг полем брани, очень непросто переписать. И совсем не достанет тут избавиться от бездыханных тел, чтобы, закрывая глаза, перестать их видеть.
“Передохни, слушай, – Белрай бросает обеспокоенный взгляд, стараясь звучать серьёзно и ненавязчиво одновременно. – В подвалах вчера нашли, представляешь, уцелел целый...”
– Весь лагерь это слышал, – отмахивается Мирис. Лагерем называет по привычке, со словами о доме ещё не управляется.
“Давай посидим просто, – он пытается улыбаться, всегда делает это неуклюже, но удивительно трогательно и беззастенчиво. – Из городских... – невольно замялся, но тотчас продолжил: – Из городских тут сказали, что это какие-то ценные винные запасы, вроде не орлейские даже. Может...”
– Не будь ребёнком, Белрай, – доброжелательно, но строго сбрасывает долийка, отворачиваясь и лишь касаясь плеча соклановца коротко. – У нас ещё много дел.
Но дел тоже недостаёт, чтобы замок встрепенувшийся задышал ровно. Не упрекает вовсе. Мирис знает слишком хорошо, что это ребячество им нужно сейчас особенно сильно, дабы под кровью чужой вмиг не состариться.
***
Внизу, у самых лёгких сапог походных – разбитые камни дорожки внутреннего двора, в ложбинках меж которыми, под равнодушными солнечными лучами, темнела ссохшаяся кровь. Клочья травы, беспорядочно разбросанные, были опалены: где огнём, где – иссушены бесчинствовавшими здесь духами Тени. На сбитых там и тут ступенях, ведущих ко главному залу Скайхолда, так и оставались чернеть обрывки никому не нужных артефактов войны: вон там, например, скучное пятно. Земля с травой, скорее всего, кому до неё есть дело? А если присмотреться на короткое мгновение – не трава-то вовсе. Сорванный обрывок кожаного пояса с металлическим крепежом – к поясной сумке или лёгкому колчану. На месте пряжки материал вплавился, сливаясь с серо-коричневой тканью поддоспешника, вырванного грубо, рывком, и всё ещё хранившего на себе сморщенный кусочек уже человеческой кожи. И тогда ты останавливаешься, смотришь на этот кусочек заворожённо – и видишь его. Видишь, как огонь Гнева прожигает грудь разведчика махом, как тот валится навзничь, но подняться не может – да и, кажется, нечему. А раскалённые металлические крепления насмерть заседают меж разбитых ступеней, сорванные многим после, уже когда твердыню избавляли от тел. Но ведь это достойная жертва? Всё это – достойная добыча?
Мирис отводит взгляд, выпрямляется, и пятно перед глазами вновь кажется лишь безымянным комочком грязи. Маленьким и неинтересным. Поднимаясь к главным вратам, изуродованным и чернелым, долийка мельком смотрит на собственные пальцы, машинально стараясь выудить свалявшуюся пыль из-под ногтей. Знает, что это не пыль вовсе.
Кровь – она ведь не одинакова, и не нужно быть глубоким мыслителем, чтобы знать это наверняка. Мирис была отменно знакома та в самых разных своих формах и во множестве настроений. В ней было различное эмоциональное наполнение, разнились также предназначение и природа. Если кровь не соотносить нарочито с болью или смертью, то она не имеет никакой тяготеющей силы. Кровь, если так продолжать, беспристрастна, пускай и вспыльчива, пускай и хара́ктерна. Но здесь всё было иначе. Спёкшаяся черными пятнами на каменных плитах, смешанная в грязную пыль в старинных коридорах, темнеющая хаотичными мазками по фактурным стенам, размазанная по некогда сухой деревянной столешнице – мебель не всю оттёрли, вот же – она не была равнодушной здесь. Она въедалась в камень и дерево с равной силой, что и в кожу, отчего Мирис неизменно казалось, что тонкую тёмную окантовку вокруг ногтей ей всё никак не удаётся очистить полностью.
***
Белрая же у главных ворот, вопреки уговору, не было, а долийка лишь инстинктивно отступила на полшага в сторону, когда мимо прошелестело к выходу несколько замызганных эльфов. Верно ли было интерпретировать её отчуждённость как высокомерие? Едва ли. Нет, совсем нет. И всё же Мирис никогда не любила Народ в самом общем смысле. Ей была чужда любовь всеобъемлющая и чистая, та, которой хватило бы на всякого долийца и городского, на мудрого и глупца, и чтобы никто не ушёл обиженным. Но Хранительнице не нужна была любовь, чтобы доверять. Ей не требовалась та, чтобы защищать. Чтобы ценить и жертвовать ради. Ведь если сейчас совсем ненадолго задержать дыхание, глядя на мелькающие лица ещё недавно разрозненных и одиноких эльфов, почувствовать кожей всю их насыщенную надежду – станёт удивительно ясно, что тебе совершенно необязательно любить, чтобы по-настоящему верить. Ведь не нужно, правда?
– Бел, – безо всякой вопросительной интонации окликнула Мирис проскочившую по праву руку схожую спину, скрывшуюся обратно в проёме слишком быстро, чтобы оказалось возможным её хозяина идентифицировать. После битвы эльфийка едва ли и вовсе встречала в стенах ребячество – им всем требовалось время, чтобы адаптироваться. Пережить, пережевать тот комок слипшийся, убедить всяк и каждого – и себя даже, если повезёт – что нет там никакой во рту пряжки в плавленой людской коже, научиться заново дышать грудью полной, вновь головы к небу поднять и продолжить путь. Мирис убеждена была, что это неизбежно, что иначе не может и быть, но первым дням дозволительно отдавать мерзким послевкусием. И всё же, если ему пришло в голову поиграть в прятки просто от напряжения, то, кажется, маг уже знала в лицо того, кто с утроенной силой присоединится к очистке завала в бывшей оружейной.
– Alan’en lavadahl’en telam’ala[1], – только размеренно фыркает под нос долийка, когда в круговом помещении, где за последние дни составили целую прорву повреждённой мебели, обнаружились лишь незнакомые лица.
– Andaran atish’an, – машинально кивает, толком не всматриваясь в лица, ей ведь подобное сейчас незачем. От спешного ухода удерживает собственный взгляд, невольно коснувшийся покрытых фресками стен. Колеблется секунду-другую, но всё же делает несколько шагов посолонь, в который раз пролетая взглядом по цветам живым, словно даже излишне живым для перепачканной сейчас в грязный бордо твердыни. У самой двери, ведущей ко внутренней лестнице, фреска подалась тёмными пятнами – здесь слишком близко что-то сгорело, судя по сухим тонким прожилкам, от концентрированной молнии.
Сгорело заживо.
[1] – дословно это надуманное печатное ругательство будет “тысячей самых паршивых ветвей”, что можно соотнести с чем-то знакомым, навроде “плешивой шубы” или “сплошных плевел”. А то и вовсе заветного “да чтоб его”, но без особенного эмоционального окраса. Иными словами: бесяшка формальная.
Отредактировано Мирис (2021-02-24 00:58:31)
Поделиться32021-02-24 16:49:16
<…> perchè in verità non ci è modo sicuro a possederle [=le città], altro che la rovina.
Никколо Макиавелли, «Государь», V глава
Вот значит как.
Первые пару дней не было ничего, кроме запахов: кислого и металлического, щекочущего ноздри – это кровь, и сладковатого, душного, местами прогорклого, оседающего под языком, обволакивающего все внутренности, как слизкое ледяное щупальце – это трупы. Внутри не осталось ничего, кроме стеклянного отстраненного равнодушия. Рааг смотрел на все, словно со стороны, оторвался от своего тела. Сопереживать и включаться – было бы невыносимо. Скайхолд словно оцепенел, скованный коллективным молчанием. Траура, конечно, не было – никто не несет на себе саван печали, когда дело касается поверженных врагов. Было проще вообще не думать о них, как о живых, запретить себе думать, еще когда в их жилах упруго пульсировала горячая кровь.
Всеобщее ликование, впрочем, тоже закончилось довольно быстро. Они победили и обнаружили себя в могильнике. Рааг не был стратегом и громадин из камня и стекла никогда не ценил: не был способен по праву понять их красоту и величие, а потому относился если не с брезгливостью, то с непониманием. Непонимание пухло внутри, как хлебный мякиш, брошенный в кислую брагу. Столько смертей. Необходимость оказалась поистине страшна. Страшнее, чем неотвратимость «священного похода».
Не было ни одной птицы. Эти тела никто не клевал.
Первые пару дней они почти механически стаскивали их в кучи и поджигали. Завеса была тонкой, трещала, как свежая корка льда. Мертвое должно было оставаться мертвым, а не подниматься и идти, подволакивая раздробленные ноги, булькая пробитыми легкими. Так что они жгли их, как хворост. Небо стало серым и низким, и Раагу казалось, что все вокруг было покрыто грязным снегом.
Пепел вообще очень сильно похож на снег. Горячий и рыхлый.
Внутри было совсем не лучше, еще и воздух – подвальный и сырой, но за столько дней осталось лишь два варианта: либо улететь отсюда подальше, туда, где дышалось легче, либо забиться в такую нору, чтобы выкуривать тебя оттуда пришлось горькой полынью да душной табачной смесью. Рааг решил забиться, хотя это и не было в его природе. Он чаще убегал, чем прятался. Он сидел в темноте, катал в уставших пальцах какую-то пуговицу. Чья – он не знал, только уж больно красивая. Рааг поворачивал её: и так, и этак, ловя слабые блики света, - и тихо радовался. Ему казалось, что ничего красивого уже и не найти в этой крепости, а тут эта замечательная пуговица. Была в ней его слабая, мелочная птичья радость. Подобрать чужую вещицу. Ведь, если так подумать, теперь предыдущий хозяин этой пуговицы никогда не умрет. Сокровища, которые Рааг прятал по карманам да котомкам, хранили в себе отпечатки многих жизней, многих историй. Собиратель историй – ему нравилось. Хранителя бы из него никогда и не вышло, но кто может запретить собирать осколки чужой жизни? На следующий день он ее выбросил, эту пуговицу. Перекинулся в птицу, взмыл повыше да уронил в пропасть, чтобы наверняка.
Снова забился в угол, затем бесцельно шатался по коридорам, все больше прячась в тенях. Видеть никого не хотелось. Мелькали знакомые лица: где-то когда-то встреченные им, но не задержавшиеся ни в сердце, ни в памяти. На пятый день и ходить устал. Надо было рвать отсюда ноги, в самом-то деле. Разве он уборщик? Разве факел для погребальных курганов? Разве воин? Голова до сих пор неприятно гудела при резких движениях. Когда успелось?
В основном он прятался в бывшей библиотеке. Целых книг почти не осталось, да и не то, чтобы Рааг любил читать. Больше бесцельно листал страницы. Шелест его успокаивал. Было похоже на лес. Сегодня он хотел остаться тут же, в окружении книг, но спустился вниз, к причудливому рисунку на стене. Ему сказали, что это Волк ее нарисовал, когда еще жил здесь. Раагу хотелось думать, что, если он будет достаточно долго всматриваться в эту фреску, ему получится попасть Волку в голову, прочесть его, понять. Раагу нравилось понимать. Что-то в нем все-таки осталось из очередной прошлой жизни. Сел прямо на пол (грязнее он точно не будет), и принялся смотреть: молча, упрямо.
Он скосил глаза в сторону, потревоженный чужими шагами, молча дернул плечом в знак приветствия. Кажется, за эти дни язык у него совсем отсох, прилип к небу. На шутки и веселые истории сил не было. Когда он ел или пил в последний раз, он тоже не помнил. Было бы хорошо оказаться в кольце прохлады чужих рук, но вместе с тем хотелось, чтобы эти руки были отсюда как можно дальше. Скайхолд оцепенел. Душа и разум Раага оцепенели вместе с ним. Стали ледяной коркой: мутной, отражающей все, как кривое зеркало.
– Andaran atish’an, – сипло выдохнул он. Носа коснулся свежий еле-уловимый запах леса и чего-то еще. Рааг чуть повернул голову, беглым взглядом выхватил отдельные детали, заставил себя криво улыбнуться. – Ты Мирис, наверное. Я про тебя слышал.
Быть дружелюбным получалось из рук вон плохо. Рааг вновь отвернулся и принялся бездумно шелестеть страницами какой-то подобранной наверху книжки. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Как в лесу. Ненадолго, но тревожные кусачие псы замолкали и уползали в тени его души.
Он был птицей. Не воином, не могильщиком. Не победителем. Просто птица. А если вам кто и скажет, что вороны только и рады трупам и с радостью глумятся над ними, и душа их ликует – наврали.
Даже воронам не по нраву, когда так. Когда столько.
Отредактировано Рааг (2021-02-24 18:47:31)
Поделиться42021-02-26 21:34:19
Ничего, собственно, не менялось. Обстоятельства разделяли, путали тропы, обстоятельства застали ее врасплох в Ферелдене, когда она... просто жила, отдыхая от своей суматошной жизни перед тем, как ее отправят в Салле, и, похоже, не одну. Пыталась жить, как обычный крестьянин, не вызывать подозрений. Одно только слово - эльф - вызывало, впрочем, у людей мурашки по коже, становилось причиной взглядов и недоверия, которое кипело у шемленов в глубине души. Ее сторонились. Она не оставалась ни в одном месте подолгу. У нее не было места, куда она могла бы вернуться. Не хотелось мозолить глаза Бриале, ведь они давно уже не были так близки, как раньше. Мис жалела об этом. Когда у нее находилось время жалеть. Потому что жизнь в заброшенных садах и домах - сущая мука для эльфа, который не держал в руках лопаты ни разу в жизни. Мис проклинала все на свете: приходилось со своими скудными познаниями наводить хоть какое-то подобие порядка и благоустройства. Жить в городах - рисковать куда больше, чем жить на природе. Природу же Мис, откровенно говоря, терпеть не могла после всего того, что ей пришлось вынести. Паршиво было. Но ничего не поделаешь. В городе одной тоже особо много не проживешь, и дело даже не в подозрениях. Дело в том, что Мис банально не могла себе представить эту жизнь. Ютиться в каких-нибудь заброшенных складах, как крыса - достойно ли это ее? Воровать. Или прислуживать... Честно говоря, ото всего этого ее тошнило. Везде было плохо. А хуже всего, что жить приходилось впроголодь. У Мис даже не имелось животины. Она питалась кореньями, ягодами, скудными запасами на черный день, что успевала насушить летом. Она исхудала, под глазами залегли глубокие тени, под кожей были видны кости, когда она стягивала с себя одежду; шрамы не казались уже такими уж ужасающими, как прежде. Страшнее всего было зимой. Когда наносило столько снега, что было невозможно открыть заваленную дверь; когда вода обжигала, словно огонь, когда приходилось долбить лед и разводить огонь в очаге. Дикие звери стороной обходили ее заброшенные дома. Хоть немного, но везло. Мис иногда думала даже, что это благословение Волка, не иначе. Вот наколдовал бы он ей хотя бы полудохлого голубя или подранка какого-нибудь, чтобы можно было нормально поесть в кои-то веки. Не наколдовывал. Она была нужна Волку лишь незначительное время. Да и особенно много для него не значила, так, одна из последователей. Бриала же была занята своими делами, и она даже, наверное, не помнила Мис. Не до того ей.
Ах да. Был еще Энансал. Был Рааг, о котором сама думать забыла из-за каждодневных попыток выжить. Но ни о том, ни о другом Мис не знала ничего. Чем и как живут. Живы ли вообще. Поэтому, вытягивая ноги перед подобием камина, когда свет плясал в ее темных глазах, она если и грустила, то не сильно и недолго. Наступала весна. Становилось теплее, пели птицы, оживали деревья, просыпаясь из мутной полудремы. Проснуться бы и ей, словно от долгого сна, но она не могла. Или не хотела. И то хорошо, что пережила долгую, снежную зиму. А теперь - только ждать тепла. Ждать лета, когда можно жить не впроголодь. Но обстоятельства застигли ее во снах.
Мис знала о войне с кунари. Война длилась уже долго, но участия в ней Мис не принимала. Она не была создана для войны. Для тихих убийств неугодных главе восстания - да. Об участии Мис в войне речи не шло. Видимо, не было подходящих кандидатур. Или вообще никого свободного под рукой у Волка не нашлось. Мис, по крайней мере, так считала, а считать она могла что угодно, правда всегда была иной. Морочить другим голову, как Энансал, она не умела. Носить вести на хвосте - тоже. Что она, строго говоря, вообще умела после таких долгих и мучительных для нее месяцев?
А там выяснилось, что Скайхолд захвачен и нужна помощь в восстановлении крепости. А что Мис? Мис только и могла, что сорваться с места. Благо, путь был недолгий и погода способствовала. Но было тяжело после долгой зимы приходить в себя. Ныли все мышцы, плохо вспоминали прежние движения. И слава Волку, никто из разбойничьей братии, которая обычно водилась на дорогах, не попался Мис.
Ничего не менялось. Почти.
Скайхолд оказался больше, чем ожидала Мис. Фундаментальное сооружение, отметила она про себя. Но пах он кровью, разрухой и морозом. Жаль, что у нее не было с собой лошади, и скудные пожитки и еду она несла сама. Но шла не одна. С ней шли еще несколько элвен, женщина и двое мужчин, попавшиеся на пути. Тяготы пути разделяли вместе. Мис это было непривычно; она умела все делать только сама, и другие ей попросту мешали. Такой неприятный характер был. И упрямство. Так что она устала лаяться с попутчиками, и глядела зло в сторону, где вырастали стены крепости из морозного тумана. Бриала говорила о Скайхолде. Но Мис никогда не представляла, какой он, Скайхолд. Теперь - воочию увидела. И даже немного испугалась высоты стен, неприступности. У Скайхолда была история. Нет, не так - история. Которую можно было прочесть, прикасаясь к камню. Говорили, прежде здесь были развалины. Инквизиция восстановила все. А теперь Инквизиция в страхе и спешке бежала, оставляя за собой трупы и запах крови, что щекотал ноздри до сих пор.
Ничего не менялось. Кроме людей и обстоятельств. Не людей, а эльфов, поправила себя Мис, ступая за ворота. Здесь по-прежнему царило запустение, если не считать клана, что обосновался в Скайхолде.
Мис кивнула кому-то, с непередаваемым акцентом произнесла условленную эльфийскую фразу приветствия и села на нетронутую часть кладки перед входом, на лестнице. Ноги гудели.
Похоже, она здесь. И, наверное, теперь это будет домом. Хотя бы временно.
Отредактировано Мис (2021-02-26 21:36:01)
Поделиться52021-02-27 22:56:39
Глухой шум от суеты в центральной зале лишь обрывками доносился до сюда, позволяя, пускай и ненадолго, поверить обманчиво высвободившемуся покою. В ответ на негромкие слова, будто ощутив слабый и осторожный толчок в плечо от прозвучавшего имени, Мирис возвращает взгляд к эльфу – теперь уже менее блёклый. На полвдоха вбирает, присматривается: от него веет иголками, пылью и влажными листьями, что будто обтянуты сейчас плотной плёнкой из сладковато-гнилостного запаха их общей победы. Замечает острые плечи, сиротливо дёрнувшиеся, будто птицы замёрзшей неохотное пробуждение. Сколько их таких сейчас в кольце каменных стен? Сердцем взъерошенных, одиноких, колючих.
– Ты помнишь, когда ел последний раз, – несмотря на очевидно вопросительное построение фразы, голос у Мирис звучит ровно и утвердительно. Не оборачиваясь, продолжает полукруг вдоль фрески шагами нарочито неспешными, касается едва-едва кончиками пальцев шероховатой стены. Видели ли в этих цветах и образах солдаты Инквизиции предзнаменование собственного поражения? Было ли оно там и вовсе?
– Возьми, – словно нехотя отделяясь от изображения, долийка забирается в собственную поясную сумку, – пока твои крылья совсем не ослабли, – разворачивает плотный серо-зелёный лоскут и протягивает прямоугольный ломоть свежего хлеба. Обыкновенная дышащая ткань, умеренно пропитанная экстрактом веретенки, всегда помогала ограждать пищу от обветривания и немногим сдерживать естественное разложение даже при минимуме магического плетения.
– Отступая, шемлены уничтожили большую часть арсенала оружейной, однако хранилища продовольствия при старых кухнях остались практически нетронутыми, – на губах долийки блеснула слабая бесцветная улыбка. – Скорее всего, когда сражаешься с elgar, не думаешь, что тем захочется перекусить. – После короткой паузы маг лишь поводит плечами неопределённо, очевидно смазывая взглядом как невнятную шутку, так и собственные мысли. – Тебе не помешает заглянуть на временную кухню... Когда свечереет, если не хочешь прорезаться сквозь столпотворение, – потому что те, кто хотели бы, привычки растворяться в старых тенях разрушенных библиотек преимущественно не имеют.
– Ahn mar melin, da’len... – и поправляет сразу же себя на всякий случай. – Как тебя зовут? – Мирис присаживается на поваленный плашмя низкий комод без створок. Держит дистанцию, ведь знает, что свобода у эльфа – это не только отсутствие кандалов и чужого указа, но и право дышать привольно, право ни души к себе не подпускать без собственного на то согласия. Хранительница нечасто испытывала к кому бы то ни было настоящее уважение, но ко праву всякого на уединение – несомненно.
У рыжего мальчика глаза грустные. В них прячется странная лесная свежесть, вовсе не молодой листвы или сочных ягод, но ветра. Свежесть искренняя, порывистая и мудрая. Летящая. Такой в капкане из камня и чужой крови будет сложнее стократ. Долийка прямой взгляд надолго не задерживает ни разу, смотрит вскользь только, по касательной лишь задевая ненавязчиво – грустных глаз вокруг много, даже сейчас, даже после пьянящей победы в войне, природу которой, к несчастью, мало кто понимал. Маленькой победы на их долгом и слишком тернистом пути.
Трое тощих эльфов с горделиво вздёрнутыми главами завернули в комнату, мигая водянистыми глазами и впуская за собой сквозь открывшуюся дверь порыв горьковатого воздуха да тихий гул голосов.
“Видал? Во дворе новенькие, – слово последнее звучит деланно, с насмешливым акцентом. – Как вовремя они явились, да? – сморщив нос, темновласый из троицы едва не плюёт себе под ноги для пущей убедительности. – На готовенькое...”
“Ага, а чего ты ожидал от городских? – тот, что носил тонкий шрам через всю левую сторону лица, рассекающий валласлин и оканчивающийся лишь у линии челюсти, тотчас подхватил насмешливые интонации. – Что они мётлами разгоняли бы шемленов?”
“Или выкрали бы их ночные горшки?” – у третьего голос был скрипучий и, в целом, самый малоприятный. Он мельком пробежал взглядом вокол, к несчастью, похоже, оставаясь невольными слушателями доволен.
“Мирис! Ребята, – помахал приютившимся и тотчас посуровел в лице. – Что же вы молчите? Ведь делить нашу добычу поровну с плоскоухими – это просто чушь!”
“Особенно вот с такими, которые сейчас приползают. Выждали, небось, на перевале, ты гляди! – лицо со шрамом в сердцах хлопнуло себя ладонью по бедру. – Ни сражались с нами, ни даже тяжеленные эти тушки шемов не тягали, они что...”
“Слишком доходные даже для этого, – закончил реплику темнокурый и покачал головой. – Вот и оставались бы в своих гадюшниках. Ты же тоже не думаешь, что им всё просто так должно отдаваться только из-за того, что они – сопляки?”
Такие настроение, увы, всегда были естественны, как и сам разрыв между городскими и долийскими эльфами, от случая к случаю разнилась лишь степень преданности тем или иным стереотипам. Благодаря объединению под знамёнами общей идеи разночтения и разногласия сглаживались, смазывались, но до цельного исчезновения этой пропасти между ними было ещё очень далеко.
– Что я думаю, так это сколь мы порой неправильно выбираем слушателей, – всё же вклинилась долийка после очередного отчасти риторического вопроса. – Melahn ar’an diremah em'an, ar’an athemah El’vhen[1]... И когда мы говорим о том, что должно лишить Народ части сил в нашей борьбе – есть лишь одно сердце, которое вправе определять верность принимаемого решения, – Мирис медленно оглядывает помещение, будто высматривая что-то в нагромождении старой мебели и в тонких тенях. – Но я не вижу сейчас рядом с нами, в этой комнате, Фен’Харела, – по лицу пробегает тень прохладной доброжелательности, сменяющая предшествующую той острую сосредоточенность. – И когда кому-то нужен приют, чтобы мог тот нести возложенное на его плечи и впредь, он его получает, ведь так?
Потому как продолжение бессмысленного обмена неудовольствием и старыми привычками Хранительнице сейчас ни к чему, всем им совершенно ни к чему. После пристального, но недолгого взгляда, долийка в лице расслабляется, не ожидая какого ответа толком, ловит тишину пальцами, да будто с плеч тему эту колючую сбрасывает.
– Что там? – и кивает рыжему, эдак заглядывая издалека в негромко шуршащую в руках того книгу.
[1] – “Когда мы вот-вот готовы ударить нас же, готовы вот-вот разделить Народ”.
Отредактировано Мирис (2021-02-28 02:40:14)
Поделиться62021-03-05 16:54:48
Рааг моргнул, медленно, тяжело, сглотнул вязкую кислую слюну и с благодарностью принял подачку. Отломил небольшой кусок, положил под язык, но жевать не стал. Только посасывал, мучительно долго для очнувшегося желудка. Он знал, что, если проглотит этот ломоть целиком, живот потом будет сводить болезненной судорогой. А Раагу не нравилось, когда у него что-то болело, когда он чувствовал себя слабым и разбитым, как старая миска. Ворон сглотнул мякиш, отломил еще один и принялся методично раскатывать его в пальцах, не спеша класть в рот.
Разве они знакомы? Иначе откуда она знает про крылья. Может быть и так, что самая привычная сущность просвечивала сквозь раагову грудную клетку, как через газовую ткань, но он перестал питать иллюзии по поводу чужой проницательности уже довольно давно. За последние годы он вообще стал подозрительным, настороженным. Каждого стремился рассмотреть глубже и вывернуть наизнанку, пока кто-нибудь не вывернул его. Эта собственная трансформация ему не нравилась, но он ничего не мог с ней поделать. Иногда он с тоской вспоминал совсем юные годы. Они поблекли в памяти, смазались, как рисунок на речном песке, и лишь вспышки яркой детской радости иногда просвечивали через плотный полог прожитых безрадостных лет.
Рааг коротко хмыкнул и безрадостно хохотнул:
- Сдается мне, последнее, о чем начинаешь думать в пылу битвы – где будет спать, есть и облегчаться твой противник. Наверное, лучше вообще не думать. Мысли – как надоедливая мошкара между глазами, кусает тебя: и вот уже появляется и жалость, и сострадание, и пропадает концентрация. А так, - Рааг хмыкнул и все-таки положил в рот хлебный шарик, - не долго лишиться того, чем богами положено думать.
Он почти обиделся, когда Мирис назвала его ребенком: ребра хрустнули от приступа нервного смеха. Рааг утер тыльной стороной ладони набегающие в уголки глаз слезы и заставил себя улыбнуться так доброжелательно, как мог:
- Da’len… Давно меня никто так не называл. Emma Raagh, Бывший Второй из клана, которого не помню, бывший Первый, Второй и вновь Первый из клана Хавена. Saesa omentien lle, Miris.*
Рааг не опустил глаз, лишь чуть склонил голову, выражая свое почтение. До него доходили слухи про Мирис, хотя он и не был знаком с ней лично. Знал лишь, что она прошла многие лишения, и основала новый клан из тех, кто пошел за ней. Это внушало определенное уважение. Может быть, стоило даже обратиться к ней с просьбой взять его под крыло, но семью Хавена было отделять от себя слишком болезненно, и сейчас Рааг не был уверен, что готов снова стать частью семьи. Ему казалось, что он вообще не приспособлен к жизни в клане, что это было определено на линиях его ладоней с самого рождения.
Он глубоко погрузился в свои мысли и не сразу понял, что Мирис о чем-то его спрашивает. Рааг непонимающе выгнул бровь и опустил глаза вниз. Ах да. Книга.
- Похоже, что какая-то приключенческая эротика, что-то про историю Народа в творческой интерпретации. Надеюсь, это писал какой-нибудь shem, иначе мне придется вспомнить былое, найти этого мерзавца и три дня и три ночи мучать его легендами и сказками, чтобы он вновь написал все не так, как было на самом деле. Хорошие писатели всегда слышат все задом-наперед, ты знала? Только так получаются хорошие истории.
Рааг мягко улыбнулся Мирис, уже гораздо живее, чем в самом начале, скосил глаза в сторону двери и замер на пол мгновения. Только ее здесь не хватало. В сердце впилась терновая иголка. Он не хотел, чтобы она была здесь. Он хотел, чтобы она была далеко. Там, где нормально кормят, а кровать мягкая, как весенняя трава. От него подальше. Рядом с ним всегда одни проблемы.
- Мис, - коротко кивнул Рааг и постарался на нее не смотреть, - ты что здесь забыла? Нет, не так, - он прикусил язык и все же взглянул на нее, коротко, болезненно, - Рад тебя видеть, Мис. Надеюсь, дорога была не сильно утомительной?
Рааг поспешно развернулся к Мирис и захлопнул книгу.
- Ты говорила, тут кухня есть. Горло промочить не помешает, не хочешь?
Эксперименты над словарём элвиша иногда заводят меня далеко. Рылся в недрах интернета. Если ошибся, поправьте, исправлю на всеобщий, чтобы не было недоразумений
Отредактировано Рааг (2021-03-05 17:52:40)
Поделиться72021-03-05 19:26:54
Мис исходила всю округу, изучая крепость, и явно была приятно поражена. То, что там или тут кусок камня отвалился — право, ерунда. В целом все выглядело весьма неплохо. Ну, для здания, пережившего несколько Веков. Скайхолд был древним. Да. Наверное, настолько же, насколько древними были эванурисы. Где-то в глубине холодной души Мис что-то отзывалось Скайхолду. Возможно, в древности ее прадеды бывали и вправду тут, ее прадеды, когда-то бессмертные, как боги. И были ли эванурисы богами?..
Этот вопрос часто задавала себе Мис, но боялась усомниться. Неверие — штука обоюдоострая и подчас отвратительная. Потому что на неверии ничего не построишь. Потому что потеряешь себя, как когда-то потеряла себя Мис. Неверие, недоверие, злоба. Все это было частью Мис, вечно напоминающей о себе. Эльфийка-волчица патологически не могла любить никого. Даже себя. Злоба, кипевшая в ней иногда, не знала краев. Мис была неуступчива и раздражительна, язвительна, как гадина. Она не осмеливалась перечить лишь Бриале, а Волка и не видела почти, но с ним шутить не стоило. Бриала лучше нее знала, что следует делать. Бриала умела успокаивать, как никто не мог. За столькие года, будучи предоставленной сама себе, Мис ожесточилась, опустела вконец оттого, что всю себя отдавала тому единственному, что знала — Игре. Даже в сложных отношениях с сородичами Мис частенько прибегала к "маскам" и Игре, иногда, чтобы помочь, иногда — чтобы что-то узнать.
Но не... Демоны возьми, не с Раагом.
Не с Раагом. Она даже не увидела краем глаза — она почувствовала его, заходя в помещение. Конечно, он был счастлив увидеть ее. Крайне счастлив. И губы сами собой сложились в едкую, неприятную усмешку.
— Ты сам, думаю, видишь, — выронила броско, веско. Презрительно. Потому что не раздумывала долго, что отвечать. Потому что просто не знала, что говорить. Что. Демоны Тени. Говорить.
Только молчала. И молчание было таким, что в нем сквозил лед.
Ее кольнула обида; ее терзала злоба. Но что тут сказать. Она открыла было рот, чтобы сказать, в какую сторону Раагу идти, что посмел было так фамильярно и дерзко с ней выразиться, но лишь вздернула подбородок — мол, плевала я на это все с высокой стены башни. Делай, что пожелаешь, мне все равно.
От нее не укрылось, как Рааг взглянул на эльфийку, с которой прежде беседовал, прервавшись на Мис. С каким теплом. Мис даже на мгновение стало неприятно, но она смолчала, взяв себя в руки. Даже захотелось оставить их двоих и уйти, сказать какую-нибудь несусветную мерзость на прощание, но Мис сдержалась. Не хотелось язвить еще и с теми, к кому пришла "на готовенькое". Ведь говорили же, она не ослышалась, а она дернула плечом, словно отбрасывая чужие слова. Ее тут никто не ждал, по сути дела. Она никому была не нужна. Но Волк послал ее сюда с иной целью. Поправить боевые навыки за короткое время перед вылазкой в стан врага, да и по мелочи помочь. Ругаться, скабрезничать и выражать свое мнение относительно обитателей крепости — себе дороже. Ее не затем Волк прислал. Она не имела права своевольничать и корежить из себя невесть что. Повышать голос. Здесь, за этими стенами — внутри, — хрупкий мир. Минута... или час, который отведен для передышки. Эльфы еще не поняли этого. Она — поняла, хотя была злой, пустой, как кувшин без воды.
— Меня зовут Мис, — кивнула Мис эльфийке. — Мои слова... это просто недоразумение, ir abelas, — вставила она одно из немногих известных словосочетаний, но в ее устах это звучало как какая-то орлесианская тарабарщина, — je vous demande pardon*. Я действительно... не хотела мешать.
И куда только злость делась. Только что чуть ядом не плевалась, а вдруг успокоилась. Мис училась владеть собой. Мис старалась это делать. Засовывать чувства куда-то глубоко себе в дальнюю часть души, наступать на горло своей песне. Надевать маску холодной вежливости, терпения и безразличия. Прятать чувства глубоко. Откуда их едва ли достанешь. Давать собеседникам услышать то, чего они так жаждут. Раскидывать мозгами. Запоминать. Изучать. Молчать. Слушать. Но не пресмыкаться.
Она змея. Но не будет пресмыкаться больше никогда. Она пообещала это себе.
*Прошу прощения (орл.)
Поделиться82021-03-07 22:09:51
– Сострадание – очень... переоценённое явление, – Мирис мягко кивает, хотя и не в согласие. Замечает коротко, как в глазах эльфа пляшет огонёк мыслей невысказанных, не для этих стен и ушей хранимых, и только поводит плечами: может, то лишь от света отблески. – Состраданием привыкли укрывать слабость и нерешительность, будто воздушным покрывалом из подхваченных ветром лепестков эмбриума. Манипулировать с его помощью, искажать, – долийка плывёт рассредоточенным взглядом по тонкой окантовке шпиля, изображённого на старинной стене. Она никогда не любила слово “сострадание”. Как не любила и то множество мгновений, когда его значение следовало буквально разжёвывать до тягучей ноющей боли по всей челюсти. И даже эльфы, призрачные отголоски самих себя, использовали его неверно слишком часто. Воззваниями к наличию сострадания с равной спесью оборачивались и призывы к убийству, и запреты свершения такового, и движение вперёд, и шаги исключительно в обратном направлении. Сострадание – это неудобное слово; Мирис спускает едва слышный прохладный смешок, ни к кому и ни к чему не направленный, и возвращается взглядом к рыжему эльфу с влажными глазами.
Влажными. Вглядывается лишь секунду-другую, словно уловить стараясь, от чего за сдавленным смехом прячутся, но быстро взгляд отпускает – там чужая земля, ей привольно дышится и на самой каёмке.
– Tas mir sha’sa’vunin, Raagh, – кивает в ответ и сдержанно улыбается, соскальзывая по линии виска в сторону. – Я знаю его клан, а мы – с тобой мы, возможно, просто разминулись, – Хавен долийке казался личностью неоднозначной, к несчастью, глубокого взаимопонимания построить с ним так и не удалось, а позднее Мирис уже не тщилась. И изгнание из клана – не то событие, о котором захочется шутить по полудню за так, оттого и Хранительница смахивает любые наводящие вопросы, чем бы уход ни был оправдан. Тем более, когда уходишь не один раз.
– Но они прибудут сюда, так или иначе, – считает честным говорить прямо, никогда не привечала клубочки намёков и увёрток. По крайней мере, были ещё силы верить, что всякое разногласие способно истереться в едином стремлении. И у неё, и у Раага, у которого пальцы сейчас бледнее мякиша, что в них переминал.
Эльф со шрамом хмурится выразительно, когда в комнату ещё кто-то заходит. Шикает неразборчиво рядом стоящим, одаривает красноречивым взглядом, морщится едва ли не всем лицом одновременно – изувеченная сторона искажается особенно сильно, становясь будто помятой какой. Но молчат всё-таки втроём, так больше и не встряли – покосились разок на сидящих, один мотнул головой назад, за плечо, мол, “пойдёмьте вместе отсюда”, да и были все таковы. Тихий выдох расслабления быстро растворяется в короткой, но едкой перепалке, едва ли походящей на встречу старинных добрых знакомцев, отчего Мирис лишь слабо головой качает, поднимаясь на ноги и закрывая поясную суму.
– Andaran atish’an, – бесцветно отвечает, коротко пробегая взглядом по лицу эльфийки и соскальзывая, будто промахиваясь. – Ты не помешала, – лицо у долийки, что и голос, вовсе не пронизано предубеждением, однако открытой доброжелательности лишено напрочь: ей, как и многим, в новых реалиях не так просто, как кажется после слов о светлом будущем и единстве El’vhen. Вмиг не переменится то, что пестовалось, что взращивалось не просто годами, но поколениями. И что, без сомнения, никогда не было лишено предметного обоснования. – Я – Мирис, – кивает в ответ и обводит глазами комнату, – и добро пожаловать... к Tarasyl’an Te’las, – “домой” в горле где-то застряло невольно и сорваться так и не смогло. Дома здесь и Мирис не отыскала ещё, отчего делиться таковым было бы слишком пустословно. А горделивое пустословие – к несчастью, и без неё нередкий недостаток долийцев. Да и пятна тёмные, застывшие, лица усталые, гниль с пряной сладостью в воздухе – это ли не лучшее приветствие? Только вот домой ли на заклание – не понять.
– Мимо конюшен, в южно... – начала было Мирис, но прервала себя, коротко махнув ладонью то ли на неоконченное напутствие, то ли в знак отправления в путь на поиски провианта. – Пойдём, – и со слабым проблеском тепла улыбнулась “бывшему Первому, Второму и вновь Первому”. Открыто предлагать присоединиться и аккуратную девушку с холодными глазами и острым орлейским акцентом Мирис не решилась: не столько из-за собственного сдержанного неуважения к городским эльфам, но понимая, что само предложение Раага поискать кухню, скорее всего, обосновывалось только лишь желанием поскорее избавиться от внезапной компании. В противном же случае он знакомицу позовёт и сам. По-хорошему, что стояло за этими колкими взглядами – совершенно не интересно, но самостоятельно провоцировать новый конфликт и становиться его невольным свидетелем не хотелось особенно сильно. Долийка знала, думала, что многие через формальную ненависть избавляются от части внутренних терзаний и банальной усталости, иначе объяснить моральные ресурсы эльфов в Скайхолде не представлялось возможным: ведь измотанные, истоптанные, но некоторые из них с тем же задором, что и раньше, хватались за склоки и старинные обиды. И всё же настоящей ненависти за словами колючими Мирис не видела, а вот усталость – усталость ютилась там неизменно.
***
– Я догоню, – долийка аккуратно касается плеча идущего рядом Раага, когда они минуют конный двор и склоняют путь к южной башне, где сейчас оборудовали временную кухню – соединяющий проход изнутри крепости ещё не восстановили. Из-за подрыва лириумных запасов и пожара в оружейной особенно сильно пострадало всё северное крыло, из-за завесных разрывов – зал, но сторона конюшен осталась в самом свежем, насколько это было вообще возможно, состоянии. Отбившиеся в пылу сражения elgar добрались до некоторых животных, но многие уцелели. Воины Инквизиции, скорее всего, открыли все загоны в самом начале битвы, выпуская зверей и давая им шанс сбежать – или же ограды пострадали сами собой, а часть успели благополучно вывести – но эта услуга выходила донельзя медвежьей, когда единственный путь к спасению оказывался мёрзлым мостом перед недружелюбными бледными горами. И всё же некоторых удалось спасти, отыскать и вернуть в новую безопасность, распахнувшую крылья над горящим тогда ещё Скайхолдом. Безопасность иллюзорную, но родную. Свою. Хранительница обогнула огородку загонов, сворачивая в узкую проплешину тропинки между ними.
– Dhea’him Nar i’sylvun dianem, – голос звучит гладко, негромко, с куда большей мягкопёрой нежностью, чем в предшествующем разговоре с эльфами. Аккуратно опустившаяся на колени напротив прилегшего животного, Мирис внимательно осматривает открытый бок и передние ноги: всё будет хорошо. Под самое утро после битвы, сверху, с центральной части крепостной стены, его заметили на дальнем конце моста; темнеющее кровью и неслышным стоном смазанное пятно в разорванных предрассветных сумерках. Долийка подалась чуть вперёд, склоняясь и легко касаясь лбом мягкого синеватого-сливового пятна на оленьей главе, едва опущенной в ответ. Магического целительства, к счастью, достало, чтобы вернуть животному живой блеск в тёмно-золотистые миндалевидные глаза, глубокие и не в пример мудрые, и лишь время теперь позволит ему окрепнуть окончательно. Гордые, благородные, удивительно чистые помыслами и искренние, своевольные и практически изничтоженные быстрым течением человеческой алчности – они не должны были быть втянуты в чужую борьбу.
***
В кухне на счастье пустынно, отчего едва переступая порог Мирис тотчас замечает две уже знакомые фигуры невдалеке. Мебель здесь составлена постолько-поскольку, но нескольких длинных столов с подобием лавок сейчас всем им, победителям на пепелище, более чем достаточно. Кивает в ответ одному из выскользнувших из помещения эльфов и вновь мельком трёт кончики пальцев. А найденные ранее запасы вина, о которых говорил что Белрай, что едва ли не все относительно молодые эльфы, похоже, нашли приют себе именно на кухне. И если сейчас все уставшие и измотанные, собравшись за трапезой, станут заливаться трофейным алкоголем, то самой Хранительнице не помешает оказаться от этого места как можно дальше. В Андерфелсе, например.
[1] – “Это и мой счастливый день тоже”. Взаимно, иными словами.
[2]– “Твой полдень преисполнен жизнью (прим.: дыханием, как то оборот за дыхание жизни)”.
Отредактировано Мирис (2021-03-09 03:08:17)
Поделиться92021-03-14 21:39:31
Рааг хмурился, старался на нее не смотреть, но Мис словно светилась, приклеивала к себе его взгляд. Ему это не нравилось. От этого было больно. Между ними уже много лет происходило странное: жизнь время от времени сталкивала их на краткие промежутки, в основном печальные, а затем снова разносила, как ветром гонимые тучи. Не то что бы Рааг видел себя с кем-то рядом: оседлой жизни, полной тихого спокойствия и счастья, он не знал, и, хотя натура его постоянно желала быть к кому-то привязанным прочной нитью: семейной ли, дружеской или любовной, - другая его часть постоянно подгоняла дальше, вперед. В конце концов, Рааг всегда оставался один. Ему очень хотелось думать, что их с Мис постоянные случайные (случайные ли?) встречи что-то да значат. Но они опять расставались, перед этим, как правило, либо здорово поругавшись, либо хлебнув такого горя, что быть с кем-то рядом становилось мучительной пыткой. Бежали от себя и друг от друга, как от губительного пожара.
Мис была пожаром, да. Вспыльчивая. Не оставляла после себя ничего живого. Похоже, тот давний, её пожар не только выжег в ней почти все человеческое и оставил ужасные отметины на теле, но и превратил Мис в своё разрушительное подобие. Раагу хотелось спокойной воды. Но он, как мальчишка, которому мама строго-настрого наказала не совать пальцы в костер, всё равно делал это с поистине убийственным упорством.
Он молча поднялся, дважды хлопнул руками по ляжкам, отряхиваясь, и кивнул Мирис с благодарностью. Уведи меня отсюда. Рааг в последний раз взглянул на книгу в своих руках, хотел было перекинуться в птицу, чтобы быстро поднять ее наверх, где взял, но передумал, бросив на Мирис косой осторожный взгляд. Нет, она не будет ждать, пока он пытается играть в вежливость. Уберет как-нибудь потом. На Мис он посмотрел лишь единожды, уже на выходе. Развернулся на пол корпуса, поймал ее взгляд и замер стеклянной статуей. Недовольная, гордая. И как всегда: что ни скажешь, все вывернет наизнанку, да так, чтобы самой же больнее и уколоться. А если молчать будешь – она и молчание наизнанку вывернет.
Но что ей сказать? Проваливай туда откуда пришла, тут тебе не место, здесь все провоняло смертью насквозь? Так скажет, что этот запах ей родной, и кто он вообще такой, чтобы за нее решать. Врать в лицо, что рад ее видеть – раскусит же моментально. У Мис была какая-то удивительная способность точно видеть, когда Рааг врет. А от вранья Мис бесилась больше всего.
Так что Рааг лишь качнулся на пол шага в ее сторону:
- Не уходи. Пожалуйста. Подождешь меня тут?
Хочется дотронуться, хотя бы кончиками пальцев, но он остановил свою руку. Лишь склонил голову, надеясь, что Мис, все-таки, хотя бы раз за столько лет его послушает, и выскользнул на улицу. Двор отрезвил, вдохнул крупицу сил в его уставшее одеревеневшее за все эти дни тело. Рааг повел плечами, разгоняя кровь, отшатнулся, когда Мирис дотронулась до него. Скривил губы и опять склонил голову, но уже извиняясь перед чужой Хранительницей. Пошел в сторону кухни, нарочито медленно, воюя с договариваясь с сосущим голодом.
Пожалуй все, кто хотел поесть, уже это сделали, так что Рааг проскользнул почти незамеченным. Подхватил несколько пыльных темных бутылок, несколько булок хлеба, пару кусков сыра и солонины. Не удержался, положил один маленький кусочек мяса в рот и начал посасывать, продолжая деловито осматривать помещение. Как для крепости, пожалуй, что и не густо, но Рааг вообще имел весьма посредственное представление о том, как прокормить толпу народа, которая, теоретически, может уместиться в этакой громадине. Почему-то представлялись фантазийные пирожные-корзиночки с взбитым лимонным кремом и цветами. Сейчас бы сюда такую корзиночку.
- Жаль, нет заклинания для пирожных. Вот была бы красота.
Какой-то эльф обернулся, скептично повел бровью и фыркнул. Рааг хотел было вновь скользнуть в тень да уйти по-тихому, но заметил Мирис – вот она, спасительная соломинка. Он быстро к ней подошел, молча кивнул, демонстрируя добычу, и тихо, почти жалобно обронил:
- Извини я… Можно я пойду обратно? Мне здесь не нравится. Если хочешь я, мы с Мис будем рады, если ты присоединишься. Если, конечно, Мис не ушла искать себе компанию получше, - Рааг мучительно выдохнул, коротко обернулся на оставшихся на кухне эльфов, и быстро выскользнул обратно во двор. Стоит, наверное, часть запасов перетащить ближе к крыше, а оттуда уже вороном улететь отсюда восвояси, когда Народ начнет активнее обживать Скайхолд. Остро кольнуло тоской по Хавену и клану, но Рааг отогнал ее прочь. Вот уж по кому не стоило тосковать. Он будет рад, если они доберутся сюда целыми, но видеть Хранителя не было никакого желания. Это было прошлое, которое стоило оставить в прошлом. Им и без него было хорошо.
Поделиться102021-03-14 22:50:12
Снег. Он всегда, казалось, был здесь. Наверное, именно в снег закапывали тела убитых, не имея лучшего решения, новые обитатели крепости. Снега было предостаточно. Больше, чем хотелось бы Мис. Закапывать в снег... или сжигать. Ведь наст твердый, а земля еще тверже. Словно каменная. Ферелденцы сжигали своих погибших, почему-то вспомнилась эльфийке такая подробность, хотя ничего не предвещало. Причем в море... или реку спустив ладью, стреляли подоженными в масле стрелами. Трупы сгорали, пламя слизывало все до остатка. Странно, что именно это вспомнилось Мис здесь. Ведь она многое видела, особенно за то время, что провела в Ферелдене. Прониклась нелюбовью к мабари, к устоям людей - еще больше, чем могла бы. Людей попросту избегала, прячась от них, от их городов и деревень. От их особенного смрада. Ее многому научило это время. Эта передышка. Она многое узнала о себе, многое то, о чем представить не могла раньше. Узрела весь масштаб собственной судьбины, пустоту, такую хрупкую, такую похожую на мрамор и фарфор. Свою злобу. Смотреться в зеркало было порой настолько неприятно, что Мис тут же разбивала его до трещин, на мелкие стекляшки. Но лучше не становилось. Становилось больно, становилось более зло, чем было. Поэтому в заброшенных домах, в которых она ютилась, не держала зеркал. Не хотелось смотреть себе в глаза. Потому что, как ни силясь, она не могла разглядеть в них ничего, кроме всепоглощающей пустоты.
Было стыдно. Или около того. Иногда одиночество шло на пользу, но не в ее горьком случае.
Ферелденцы были суровы, как края, в которых они жили. Среди них не встречалось ничего помпезного или хотя бы чего-то, приятного глазу, среди всей этой людской серости и мрачной погоды Ферелдена. Люди-медведи, как с усмешкой называла их Мис про себя. И считала их чем-то более низменным, чем мусор скайхолдский под ногами. Казалось бы, куда уже ниже, так и дна можно достигнуть. А Мис видела дно. Ей не хотелось туда возвращаться. Туда. В начало пути.
Мис почти незаметно покачала головой, причем своим мыслям, не кому-то лично.
Нет. Все же жгли. Потому что запах... Мис знает этот запах. Не хочется вспоминать, откуда. Но запах и гарь ей знакомы. Более, чем она хотела бы признавать. Более, чем нужно. Ведь шнуровка и бинты на ее теле - неспроста. И шрамы болят, как воспаленная рана, уже привычно. Мис боится огня. Его последствий. Боится просто панически иногда, когда видит дым. Когда чувствует запахи горелой кожи. И поэтому встревоженно глотает холодный, неприятный воздух, встающий поперек горла. Даже невольно закашливается. И глаза печет и жжет.
***
...Рааг выглядит плохо, но Мис не поддается на эту уловку судьбы. Между ними ничего нет. Нет давно. Она повторяет это слово мысленно, будто бы позволяя себе сомнения, смотрит на свои тонкие пальцы, словно прозрачные. Мис выглядит того и хуже, но прячет усталость и недомогание за непроницаемым выражением лица. Она помнит, как... Нет. Этому сейчас нет места. Все, что ей нужно сейчас - ей нужен теплый бульон и крошки хлеба, иначе ее просто вывернет наизнанку из-за голода и из-за запаха гари. Мирис говорит вещи на языке, слабо знакомом Мис, и Мис будто бы понимающе кивает. Не понимает Мис ни бельмеса, но то и не особенно важно. Важно то, что ее не гонят прочь, а позволяют остаться. И что Волк ей доволен. А большего и не надо. Мис кивает, молча, даже как-то неожиданно для себя покорно.
– Я... благодарна вам за это, – за то, что в шею не погнали из-за грубостей, заканчивает она про себя. Там, за стенами, холодно. И хотя там нет этого запаха, в снега, прочь отсюда, Мис почему-то не хочет. Она нужна здесь, наверное. Это слабая надежда, но надежда имеет место быть. Исправить хоть что-то. Помочь какому-то делу: Мис слишком давно не была не у дел. Надо исправлять. Только что, она не имела понятия.
С Раагом они перебрасываются ничего не значащами фразами, и Мис все-таки остается. У нее нет желания искать кого-то, с кем-то говорить, с кем-то молчать. С кем-то быть. Кроме Раага, наверное, но она не хочет себе в этом признаваться. Ей просто хочется сидеть на полу, наблюдая, как снаружи падает снег.
Смотреть, как падает большими, розоватыми шапками, напоминающими сладости в большей степени, чем, собственно, снег. Медленно стирать влагу с лица, что набегает от запаха горелой плоти, ибо глаза жжет зверски. Нет, такие, как она, просто так не плачут. Да и повода видимого нет.
Она отзывается на шаги, оборачивается и видит. Видит. Видит того, кого так долго ждала. Мис поджимает губы, прячет лицо в волосах. Чтобы ненароком лишнего не подумали. Ей и так здесь не рады, она слышит разговоры клана, и на лице ее – скверная улыбка. Пусть так считают. Считают, что она нахлебница. Они, как обычно, слишком горды. Но не им ехать на чужую войну. Не им хлебнуть сполна этой жестокости. Все, о чем они думают, не такое страшное. Все, что они видели – пустяки сущие по сравнению с тем, что ждет ее. Они как малые дети. Их гордость – совершенно пустое. Потому что они, в отличие от Волка, никогда не видели и не слышали правды, они верили сами не зная во что. И увидеть правду не хотят, хоть им в лицо тыкай. "Играются в сказки и легенды". Так, кажется, Он говорил. И был, без сомнения, прав, потому что сам видел то, чего не видели долийцы.
Отредактировано Мис (2021-03-15 14:22:31)
Поделиться112021-03-15 19:33:50
Мирис – пропуск хода по договоренности
Он задержался во дворе ненадолго, не зная, куда ему пойти: стоит ли возвращаться в ротонду, или все же повернуть назад, на кухню. Не знал, что пугало его больше: перспектива неловкого нахождения с незнакомцами или Мис, закономерно уставшая после перехода, и вновь, что снова закономерно, колючая и холодная. Рааг вздохнул, злобно вцепился зубами в хлебную корку и не менее злобно принялся ее жевать. Делать выборы, особенно такие, он не любил. С одной стороны, он явно обижал Мирис. Она проявляла участие, хотя не должна была, и он испытывал искреннюю благодарность за это скудное, но тепло в своей адрес. Сюда же добавлялось уважение к ней, как к Хранительнице, как к эльфийке, что не побоялась взять на себя ответственность. Талантом брать на себя ответственность Рааг похвастаться не мог, да и делать этого не хотелось. Здесь, стоя посреди двора с набитым ртом, можно было почувствовать себя почти счастливым. Не надо было быть участливым ни из чувства благодарности, ни из каких-либо других чувств вообще. Это было почти по-детски. Но откусывать прямо от булки хлеба было тоже, честно сказать, не очень взрослым поступком. Ножи придумали не просто так.
Рааг обернулся, скептически посмотрел в сторону кухни и, рассудив, что раз уж ушел, возвращаться было бы не меньшей глупостью, все же побрел в первоначальном направлении. Даже почти не уговаривал себя на каждый шаг, который приближал его к неприятному разговору или к не менее неприятному молчанию. Честно сказать, он даже не помнил, ссорились ли они. Каждая встреча начиналась почти одинаково. Но видно такая была у него судьба: есть эту острую гальку по имени Мис. Иногда ему хотелось вырезать ее из себя, из своей памяти и из своего сердца. Мис была редкостной гадиной, но…
Рааг застыл на пороге в нерешительности: все-таки не ушла. Он не мог для себя решить, хорошо это или плохо. Ох не готов он был сейчас становиться ножнами для ее острых и обидных слов, а Мис говорила много обидного, пусть не всегда от вредного характера. Рааг шумно выдохнул через нос, собирая остатки самообладания, что растерял за дни «генеральной скайхолдской уборки», нашел какую-то доску вместо стола, сгрузил на нее свою поклажу и бесцеремонно сел рядом с Мис на пол. Печально звякнули винные пузатые бутылки.
- Прости, что без бокалов, но чем богаты. Хотя я не думаю, что солдаты Инквизиции специально держали на такой случай фамильный бабушкин сервиз. Впрочем, - Рааг деловито прикусил язык (а так у него все получалось гораздо лучше), пожалел, что не взял с кухни штопор, и вытащил пробку из одной принесенной бутылки пальцами, - мы эльфы не гордые и дареным запасам в зубы не смотрим.
Рааг покрутил бутылку в руке, пропуская сквозь пальцы слабый горячий импульс, не хотелось, чтобы стекло лопнуло прямо у него в ладонях, поставил ее перед Мис и, вытащив из-за пояса кинжал, принялся старательно нарезать на куски хлеб, мясо и сыр.
- Руками пока не бери, горячая. Или заверни во что-нибудь. На, - он всучил Мис в руки свой нехитрый бутерброд и, как маленькой, подпихнул в сторону рта, - жуй-жуй, давай. Сколько лет одно и то же, может от того ты такая…, - Рааг прикусил щеку изнутри, заставив себя прерваться на середине фразы. Нет, сейчас они опять начнут ругаться. – Такая тощая.
Он чуть не сказал ей «такая зараза», но вовремя сдержался. Ни к чему хорошему это бы не привело, да и вряд ли Мис могла бы резко подобреть и стать нежной, как цыпленок, на одной лишь вкусной и здоровой пище. Сейчас ей надо было поесть, но в далекой перспективе… Рааг опять вздохнул и поморщился: нет, эту горбунью не исправит ни могила, ни профилактический укус Ужасного Волка (хотя в нынешних реалиях это звучало как минимум странно, так что Рааг предпочитал думать про Ужасного Волка, как про относительно идиоматическую единицу, по крайней мере в данном конкретном случае).
Рааг бросил почти умоляющий взгляд на дверной проём. Мирис все еще не было видно. Может и правда обиделась, или решила дать им время поговорить. Второе было более вероятно, чем первое. На ее месте Рааг сам не хотел бы быть третьим в чьей-то ссоре, пускай она и произошла из-за неумения обоих вести внятную конструктивную беседу. Он уныло ковырнул ногтем грязный пол фыркнул себе под нос и тоже приложился к бутылке с вином. Подогретый алкоголь обжег гортань и тяжело упал в желудок. В вине Рааг не разбирался. Знал только, что от некоторого наутро плохо с головой, а от другого – сию минуту становилось плохо душе. Это вино было хорошим. Прямо то, что нужно, чтобы развязать язык и заткнуть сердце.
- Ты меня прости, Мис. Не хотел тебе грубить, просто, надеялся, что тебя тут не будет. Не в том смысле, что я вообще не хотел тебя видеть. Здесь не хотел. Может когда-нибудь потом, когда тут будет не так. Может цветов побольше или что-то в этом духе. Хотя, - он криво улыбнулся Мис и вновь отхлебнул, - думаю, тебе все равно, есть тут цветы или нет.
Рааг вновь затих, молча заправил прядь волос Мис за ухо, очертил пальцами лицо и развернул ее за подбородок к себе, заставляя смотреть в глаза. Глядел на нее прямо и неожиданно холодно. Упрямая, злая и пустая девчонка. Много лет он старался рассмотреть, что у нее внутри, но каждый раз видел лишь пустоту и сосущее отчаяние. А когда вместо души у человека такая боль, там уж смотри – не смотри, все одно будет то же, что и всегда. Раагу хотелось, чтобы в один день в глазах Мис появилась какая-нибудь, пусть даже слабая искра. Сегодня глаза Мис были пусты. Как и в прошлые разы. Так что он разжал пальцы, отпуская ее, подавил печальный вздох и вновь сделал шумный большой глоток вина, избегая ответов на неудобные вопросы.
- Ха, а Мирис держится лучше нас, - невесело заметил он, возвращаясь глазами к двери, - из таких получаются хорошие хранители. Из мудрых, способных приспособиться. У меня клана нет, но к ней бы я пошел, если бы она меня позвала, конечно. Мы похоже здорово ее обидели, ты не находишь? У нас у обоих это здорово получается: обижать. Может поэтому я к тебе и приклеился судьбой, как банный лист, что зараза к заразе липнет? Если она придет, надо быть с ней поприветливее. Заметил, что эльфы, которых она знает, всяко веселее нас двоих. Кто знает, может и в нас она вдохнет что-то живое, как ты считаешь? Я бы не отказался от чего-то живого.
Рааг прищурился, почти весело, и обернулся на фреску. Все еще яркая, сочная – а то, что на ней, уже умерло. Волк дорожил историей, но Рааг бы с радостью ее закрасил, чтобы Волк написал на ней историю эльфов. Мирис эта картина, похоже, тоже заинтересовала. Интересно, почему? Стремилась ли она так же, как Рааг, заглянуть Соласу в душу? Жаль, сразу не спросил.
Рааг прикусил губу, затем подошел прямо к фреске, присел на корточки и начал царапать кинжалом, очень низко, почти у самого пола.
Raagh.
Что ж, теперь они тоже были частью истории.
Отредактировано Рааг (2021-03-15 19:44:33)
Поделиться122021-03-15 20:51:14
— Рааг, — прошептала она, щуря темные глаза, по цвету действительно отдаленно напоминавшие гальку. Или серый песок. — Ничего страшного... я понимаю.
Удивительно, что он ее простил. И она сама вроде бы не слишком зла на него, что случалось редко. Она тоже забыла причину ссоры. Наверное, обычная. Обычное столкновение мнений, что у них было в ходу. И каждый раз ей до удивительного казалось, что ссора последняя и прямо-таки финальная. Но что-то вновь и вновь сталкивало их, подбрасывало под ноги одни и те же дороги... Мис не решилась бы назвать это судьбой. Она мало во что верила, и судьба была из тех величин, что ею нивелировались.
— Я раньше любила цветы. Ромашки, — как-то почти тепло улыбнулась Мис. — Мама была садовницей, и у нее было много цветов. Маргаритки, ромашки, пионы. Она любила розы, но розы были "капризные". — Мис отхлебнула вина и поставила початую бутылку рядом. — Это было целое искусство, которое она переняла у своего отца. А я... я приходилась чем-то вроде барда. Поэтому я знаю многое про яды. Не про цветы, увы. Никогда не говорила об этом, извини. Наверное, не к месту. Я с детства не была особенно доброй, но стала совсем уж злой, когда убили моих родных... и того, кого я любила. Я была служанкой и в то же время убийцей. Сам знаешь, как бывает в Орлее. Честно, после этого я долго ненавидела Орлей и Игру. Но, видимо, не мыслю без них жизни. — Мис сжала руки в кулаки невольно, но тут же ухватилась за бутылку. — А потом меня спасли из горящего поместья и вылечил какой-то подзаборный маг из эльфинажа. А затем я нашла Бриалу. Она сделала из меня то, что есть. Не лучшее, но хоть что-то. — Мис насмешливо фыркнула и вновь приложилась к бутылке. — Не знаю теперь, что лучше — стать последней сволочью, как я... или умереть тогда, в огне. Наверное, все же первое. А еще лучше сволочью не становиться. Рааг, ты... — Она замолчала, внимательно разглядывая его лицо, после чего коснулась. — У тебя ресница была на щеке. Вот, как-то так. Сейчас мы оба напьемся, — усмехнулась она, — и меня потянет на что-то еще более откровенное. Хотя куда уж... Нам надо Мирис поблагодарить. Ты тут, наверное, надолго, а я — так, на пару дней. Я... поеду в Антиву. Там сейчас война. Но все равно лишним поблагодарить не будет. А то потом вдруг не представится возможности.
Мис принялась задумчиво жевать бутерброд, подсунутый Раагом, и хмыкнула.
— Так что вот он, ответ на все. Но у тебя, наверное, тоже жизнь несладкая была. — Она даже не обратила внимания на то, как он заправил прядь волос ей за ухо; уже привыкла. Раньше она не выносила лишних попыток касаться ее, ей было неприятно, потому что шрамы. А теперь был просто Рааг, который знал ее тело до мельчайшей родинки. Было в нем что-то такое. Простое. Даже почти родное. Мис не знала это чувство прежде и не знала, как оно вдруг появилось. Она прикрыла глаза и выдохнула, когда Рааг отпустил ее лицо. — Спасибо тебе... За то, что терпишь.
Про других она молчала. Ее никто не любил. Никто так не смотрел на нее, как Рааг. И она чувствовала себя цельной рядом с ним, самой собой, пусть оба и лаялись как дворовые собаки. В этом было что-то спокойное. Не такое, как с Энансалом. Энансал был еще более острый, чем она. Сплошные острые углы и масляная похоть в глазах. Они были больше похожи. Но не более близки. Рааг был теплый, хотелось касаться его, слушать. Иногда повышать голос и орать. Но это совсем другое. Просто иногда он раздражал Мис, и ей хотелось ругаться. Впрочем, кто ее не раздражал, сложнее вспомнить.
Даже Мирис. Хотя, в общем-то, Мирис ничего плохого не имела в виду, но Мис услышала в ее голосе промозглый холод. Это оттого, что она плоскоухая? Впрочем, к чему вопросы.
— Да, мы оба те еще... я даже не знаю, кто. Да и толком не знаю, кто из нас... "прилип" и почему. — Мис предприняла провальную попытку отшутиться и криво улыбнулась. — Мирис наверняка злится. Пойдем отыщем ее... Или ты предлагаешь подождать?
Бутерброд был почти доеден, а бутылка пуста до половины. Мис хмыкнула и поднялась было с пола, как увидела, что вознамерился делать Рааг. Нахмурилась, покачала головой.
— Как ребенок, ей-богу. Ну что ты делаешь? — Надо бы сказать "балбес", но язык не поворачивался. Какое ребячество.
Отредактировано Мис (2021-03-15 21:54:36)
Поделиться132021-03-29 21:47:00
Мирис - пропуск хода по договоренности
Несладкая. Да.
Рааг фыркнул себе под нос и поднялся на ноги. Мис про него, в общем-то, ничего и не знала. Рааг, несмотря на всю свою болтливость, про свою жизнь говорил гораздо меньше, чем Мис, а если и говорил, то все больше шутками и забавными присказками. «Горе не беда, коли мать померла», «Тот, кто пламя сам не сгорит в огне: других кусает, себе слезы утирает», «От паршивой осинки нормальной осинки не родится». Оставлял намеки, но больше посмеивался над самим собой и увиливал. Не надо было ей об этом знать, совсем, особенно учитывая те осколки прошлого Мис, которые она вручала Раагу в руки. Сам он был как моровое черное зеркало: словно искажал отдельные эпизоды ее судьбы и, узнай Мис о нём больше, да и имея ввиду ее склочный характер, вряд ли это добавило Раагу в ее глазах очков симпатии.
Но, пожалуй, если жизнь была кучей навоза, то Мис и Рааг были в ней как две жирные жужжащие мухи. Или как два ботинка, что со вкусом в эту кучу наступали.
- А давай и отыщем, чего уж там. Если шемы считают, что Народу надо поплотнее усесться на свои плоские зады и ждать у моря погоды, впору нам поступать ровно да наоборот. Пойдем, - Рааг подал ей руку, легко дернул на себя и, не отпуская чужой ладони, потянул к выходу, - раз уж ты орлейская пташка, то должна знать толк в праздниках. Давай устроим маленький пир во время войны, все мы заслужили небольшую передышку и пару бутылок красного, как считаешь?
Он невесело, нервно захохотал, сбрасывая накопившееся за столько дней напряжение, коротко крутанул Мис, как в танце (если бы Рааг что-нибудь понимал в танцах!), и потянул ее за собой к выходу, не отпуская руки.
В проходе они столкнулись с другими эльфами: те шарахнулись от них в сторону, как от прокаженных – да и еще бы, шал Рааг быстро и неумолимо, как волна на Штормовом Берегу. Он еле удержался от того, чтобы показать им язык: но было в этом больше надрывного, чем потешного, но лишь размашисто отсалютовал им бутылкой, неловко качнувшись на усталых ногах.
- За победу! Пусть дни наши будут светлы и долги.
- А сокровище-то, где взял, светлый и долгий? – шутливо спросил один из них, косясь то ли на бутылку в руке, то ли на Мис.
- Там, где шемы набивали свои шемские животы, вестимо. Там таких еще много, видать принимали они из этого вина ванны.
Эльфы весело покачали головой, тихо рассмеялись его словам и все они шумной гурьбой двинулись на улицу, кто куда. Рааг и Мис отстали от них на выходе: он остановил ее на секунду, пропуская братьев по оружию и доле вперед (кто-то из них обернулся, но Рааг лениво махнул рукой, прося не ждать их), развернулся к Мис решительно и серьезно, не тем Раагом, что был миг назад, и наклонился к самому ее лицу, жадно сминая чужие губы, прижимая ее к своему телу так сильно, как мог.
- Потом уже не успею, правда? Знаю, что не успею, не спрашивай, откуда. Пойдем, Мирис, видно, уже и не ждет нас. А тут и мы. Верно ты говоришь, Ягода, что прилипли, пусть теперь попробует отодрать нас от своей штанины.
Двор встретил их звонким отрезвляющим холодом. Рааг заметил знакомую тонкую, как лист, фигуру в другом конце двора и широко махнул ей рукой.
- Мирис! Эй, Мирис! Как насчет небольшого праздника и внесения себя в анналы волчьей истории? Я уже начал. Небось и по ушам мне надаешь: вы, Хранители, умеете делать это так хорошо, как никто не сможет. Как насчет маленького праздника, Мирис?
Потом Рааг до боли прикусит себе язык, вспомнив, что у Мирис есть свой клан, и время она, скорее всего, пожелает провести с ними, со своей семьей. Но Раагу за столько дней так нужен был кто-то, что-то из прошлой жизни, что он не смог отказать себе в этой просьбе. Пусть мальчишеской. Но им нужен был этот маленький праздник, эта звенящая песня флейты среди мертвых сугробов. Может быть, он даже и сыграет им потом. Если флейта его живая не пала жертвой, как прочие, и не превратилась в золу, когда они сгребали мусор и развеивали его по ветру.
Отредактировано Рааг (2021-03-29 22:53:40)
Поделиться142021-04-09 23:08:25
— Рааг, я не...
А как его звали? В самом деле. По-настоящему. "Рааг" - это слово из элвиша, но Мис знала о его носителе меньше, чем ничего. Она сама взяла имя, которое не напоминало о прошлом; и Рааг был единственным, кто знал о Мис больше, чем она сама того хотела. В пьяном бреду, в постельных разговорах, в обыденности и рутине она неизменно говорила о себе; он о себе молчал, и это было как-то привычно. Мис только не упоминала, как жила на улицах и как она воровала и жила в собачьей стае. Самой неприятно было вспоминать. Но из песни слов не выкинешь, и когда-нибудь какая-нибудь дрянь дернет Мис за язык, и она все на духу расскажет. Или вино. Оно в самом деле дало в голову, и Мис молчала. Молчала из страха, что ляпнет что-то не то. Пьянея, она на деле становилась сначала подозрительной, а потом - разнузданной.
— Я знаю толк в еде и ядах, если что, — развязно усмехнулась Мис. — И ни один праздник обычно не обходился без трупа. Если уж говорить об орлейских праздниках. Но мы этого точно не хотим. Единственное, чего хочу лично я - это вконец напиться. Одна. Сам понимаешь, почему. Моя болтливость ни к чему хорошему не приведет.
Мис вздрогнула, влекомая за Раагом, и неприятно усмехнулась на реплики окружающих, которые явно имели отношение к ее персоне. Но если и была сокровищем, то сомнительного толка. Не такого, которого надеются найти.
— Рааг, все будет нормально, — уверила Мис, не уклоняясь от поцелуя, но сама не веря в свои слова. Ну и дурой она выглядела, Фен'Харел прости. Она не была уверена, что вернется. Она не была уверена, что выживет. Что снова увидит этого настойчивого и временами серьезного Раага, которого иногда едва сносила.
Рааг, наверное, будет жалеть, подумала она, и у нее даже сердце кольнуло. Но не сейчас. Неподходящее время и место думать о смерти. Не время думать о том, что она не выйдет живой из пожара войны. Сейчас ведь праздник жизни, а не ее отсутствия.
Почему Мис ищет в словах двойные смыслы? Наверное, стоит винить вино и собственную глупость. Впрочем, нет, Мис не считала себя глупой. Она была умелым зельеваром, а это явно выделяло ее среди прочих последователей Волка.
— Да, лучше найдем Мирис, — сказала эльфийка невпопад и видимо занятая своими мыслями. — А то выглядит как-то не очень... прилично.
У Мис свои понятия о приличии. Орлесианские. Они позволяли подойти не вовремя, а спустя пару минут, но оба, Мис и Рааг, отсутствовали уже абсолютно неприлично. А еще Мис непривычно праздновать что-то. Особенно, когда празднует она сама, лично, а не кто-то другой. И в преддверии Антивы это вообще странно.
— Мы... пришли. — Выдохнула Мис следом за словами Раага. И вопросительно на него взглянула: Хранительница? Вот чего-чего, а этого Мис вообще не знала. Следовало проявлять больше почтения к особе, что носила это имя. Даже Мис, далекая от долийцев, знала значимость Хранителей в клане.
Поделиться152021-05-14 20:27:13
Ветер колется. Долийка бесцельно опускает глаза к рукам, только сейчас замечая, что всё ещё машинально большим пальцем цепляет засевшую под ногтями кровь – безрезультатно. Движения лишены настойчивости, не вычистить или избавиться от неё пытаются, а словно попросту прикоснуться, внимание притянуть к себе сызнова. Напомнить украдкой. Мирис разворачивает внутренней стороной ладонь, сжимая и разжимая пальцы несколько раз – если бы не целительные энергии, здесь ютилось бы неисчислимое множество рубцов. И всё же, кожа загрубела сильнее, чем для неё естественно, а линии сгибов были неоднократно перечёркнуты тонкими нитями исцелённых, но не исчезнувших бесследно шрамов. Кажется, ей крови не хватает сейчас. В виске отдаёт коротким глухим стуком – внутри достаточно, а вокруг – отнюдь.
Кажется, кровь помогала ей убегать от собственного прошлого в прошлое чужое. Смазывала, будто Тень, воспоминания по обе стороны, дурманила.
Кажется, позднее ей чудилось, что больше бежать незачем – цель новую вдохнули, будто и не тень она крохотная больше, будто прошлое над ней не властно впредь. А паника глухая, что внутри с каждым днём разгоралась всё сильнее – что не успеет, не сможет, не прикоснётся, не узнает, не познает, что захлебнётся в железисто-рыжих тенях и заглянуть за Завесу в один миг не сможет уже – паника та стихла, отхлынула почти что рывком. Успеет. Все они успеют. И непременно вернут то, что давно утрачено.
А теперь, в отдалении от разноголосой суеты, Мирис сбрасывает взгляд чрез резной край массивной крепостной стены и проваливается в мысли вязкие ещё до того, как глаза теряются среди замершего холодного пейзажа за Скайхолдом. Пушистые горные изгибы смотрят на неё сейчас равнодушно-бледным: ровные, лишь с отдельными проплешинами сизых голых скал. Столько крови пролито было здесь будто ещё вчера, за спиной, а недостало. Щурится, словно света стало больше, и от чувства уже отмахнуться не может: этим белесым скальным силуэтам вдали не хватает совсем другого контраста.
Кажется, что это было очень давно.
Долийка хмурится на мгновение-другое, но всё же отпускает мысль с выдохом, а в глазах росчерком алым по снегу летит алое дрожание – интересно, здесь лириум смог бы привнести в холодный пейзаж той смертоносной красоты, что окутала Эмприз-дю-Лион? Смаргивает и вновь смотрит на сереющие горы, перенимая толику их равнодушия – нет, не смог бы.
***
– Ahn? – рассеянно переспрашивает, по возвращении во внутренний двор не сразу пересекаясь взглядом с эльфами, встреченными ранее в ротонде. – Праздник, – тянет уже со слабой улыбкой в голосе, хотя лицо сети непроницаемости до конца сбросить не поспело. Кутёжник из долийки, совершенно очевидно, никакой, отчего идея кажется бестолковой и довольно ребяческой. – Внести себя мы сможем своими поступками и решениями, так или иначе, – в голосе невольно пробивается наставническая мягкость. – И эта история уже началась, – Хранительница, скорее всего, не читает в словах Раага дополнительного подтекста, будь то крамольный или попросту шутейный.
Мирис поводит плечами: она не слишком привечает любую компанию, даже сородичей, особенно последние годы. Её маленький клан – это, пожалуй, совершенно другой пласт, хотя задумайся долийка хотя бы на короткое мгновение, как эта связь внутри них сформировалась – быстрого ответа не сыщет. Возможно, подобные нити способны протягиваться и между прочими вчерашними незнакомцами, но желание проверять подобное едва ли когда возникало. Косит только мельком взгляд в сторону, будто поглядывая на центральный вход в крепость, и возвращает.
Кажется, в уголках глаз тогда щипало вовсе не из-за беспокойных прядей.
– Если это убережёт вас от безрассудства, – к удивлению мягко соглашается на предложение присоединиться к трапезе, тотчас понимая, что эти голоса звучат неправильно. Все. Их. Голоса. И что сны её последние недели молчаливы, испещрённые лишь собственными хаотичными тщаниями.
Кажется, что она не скучала с самого детства по чему-то светлее утренних отблесков в лесной росе. Это чувствуется удивительно естественным порядком вещей, и всё же давит где-то в районе солнечного сплетения. Непривычно.
***
– Пить здесь совершенно не... Рааг, – внезапное обращение обрывает неоконченную фразу, когда долийка замечает неказистую надпись на одном из участков фрески, внизу. – Ты подписал чужую историю, – Мирис качает головой, но ни малейшей необходимости корить взъерошенного рыжего птенца не видит, только улыбается сдержанно. Он чем-то Халейра напоминает, если смотреть наискосок. Не лицом совершенно, а тем, что за ним прячется – этой искренней непосредственностью. – Правильно написать свою, – несерьезностью, вовсе не броской, но мягкой, неагрессивной. Грустной.
Кажется, все они, что под знамёнами новой эпохи Elvhen, грустные в той или иной мере. Это тоже выглядит естественным.
– Что ты хочешь отыскать? – оборачивается к Мис, отпивая из старого кубка и задерживая кисловатое вино во рту на несколько лишних секунд. Пренебрежения в глазах сейчас нет вовсе. А вопросы вроде тех, что про причины сражаться, никогда не смотрелись убедительно. Только отдавали старым пергаментом, забытым, запыленным, а после – отсыревшим в подвальных кладовых. Искания же всегда ведут вперёд.
Кажется, что вели.
Отредактировано Мирис (2021-05-14 20:35:24)
Поделиться162021-05-15 15:26:58
Рааг фыркнул, клацая зубами по горлу бутылки, и насмешливо вздернул бровь – он был частично прав, утверждая, что Хранители все одинаковые (и приходя к внутреннему решению, что ему из-за этой с ними непохожести было прописано на линии жизни никогда никого за собой не вести). Однако брошенное Мирис замечание было… Рааг не мог до конца его осознать, но отчего-то слова, простые и печальные, как шуршащие осенние листья, больно кольнули его в сердце. Свою и чужую историю – вот значит как. Он смотрел стену, на причудливые узоры, оставленные рукой Волка, и думал, как же это так выходит, что в попытках осмыслить историю Народа как неразрывный процесс, как единство разъединенного, как общий путь разными дорогами, который может вновь слиться в единую могучую тропу, жизнь Соласа в понимании Мирис оказалась чужой и оторванной от них всех. Получалось, что они, влившись в эту его историю, как маленькие ручейки в могучую реку, не могли…
- Я не подписал чужую историю, Мирис, я дописал себя в нее – в тот самый момент, когда посвятил свое сердце Волку и будущему Народа. Правильно…
Рааг глухо хохотнул, обвел рукой по кругу - над его головой уходил в темноту какой-то совсем бесконечный потолок – и мрачно заметил:
- Правильно – лишь угол обзора через замочную скважину. Шемы, и те, что уже мертвы, и те, что бежали отсюда, поджав свои песьи хвосты, думаю, считали, что наша потребность и возможность «писать» - в этом не может быть ничего... Потому что мы делаем это не так, как хотят они, и потому что, - Рааг прищурился и криво улыбнулся, - хотя, кто знает, если бы тут и не была замешена личная обида, поменялось бы что-нибудь в отношении Народа. Я вот совсем не уверен. Но это уже моя замочная скважина, в которую я слишком много болтаю.
Он уселся на стол и принялся весьма по-ребячески болтать ногой. Пожалуй, с его стороны это было хамство, не болтать ногой, а отвечать Мирис столь резко, но на дне его души плескалась тоска и что-то острое, что кололо его в язык и не позволяло промолчать. Хавен такой же был. Говорил вещи, казалось бы, мудрые, с неимоверно печальным, каким-то даже трагическим выражением лица, и всегда смотрел на Раага сверху-вниз, снисходительно, как на неразумное дитя. Порой это раздражало. Нет, образ дурачка был удобным. Шкура шутника и балагура стала осознанным выбором – за многие годы Рааг пришел к выводу, что когда ты создаешь о себе впечатление существа в разы более беззаботного, безответственного и легкого, что являешься на самом деле, то и спроса с тебя у окружающих меньше. Были и те, кто ходили мрачнее и печальнее тучи, но всегда в игру вступала странная закономерность жизни: чем смурнее твой вид, тем больше хотят залезть тебе в душу, вытрясти ее наизнанку и добровольно-принудительно тебя спасти. Грустных надо спасать – сам Рааг, в свое время, попался на эту удочку. Благо быстро понял, что никого он спасать не будет и не хочет. Он бросил быстрый взгляд на Мис и коротко хмыкнул. Большая девочка, справится сама – ей не нужна была ни его навязчивая забота, ни его сердце. У самой Мис сердца давно уже не было, так что он позволил себе любить ее по касательной.
- А что твой клан, Мирис? Не захотели к нам присоединиться?
Между ними троими стремительно росли ледяные стены. Он был сам виноват: на лице у Мирис застыла отрешенность, а взгляд был печален и пуст. Мис – льда кусочек. Странно было бы ожидать, что они вдруг станут веселыми болтушками-приятельницами.
Рааг был сам к себе не присоединился.
Но все они, в конце концов, присоединились к Волку – на этом заканчивалась и дрожала от напряжения тонкая нить, что оплетала руки всех собравшихся в Скайхолде братьев и сестер.
- Почему ты пошла за Волком, Мирис? – спросил вдруг Рааг, - Я знаю души тех, кого привел сам, но чужие истории открывают новые пути и двери. Расскажи, Хранительница. Я послушаю тебя и понесу историю Народа дальше.
Почему ты пошла за ним. И почему они пошли за тобой.
Ответ у Раага, конечно же, был, вертелся на кончике языка. Но он смыл его вином. Из полумрака над его головой выплывали неясные силуэты плохо-уцелевшей библиотеки.
Хотелось сжечь все к демонам.
Поделиться172021-05-21 23:12:18
Мис слушала Раага, и чем больше он говорил, тем больший стыд, как ни странно, чувствовала она... Она отвечала за него? Она и Рааг в действительности стали так близки?.. Ей всегда казалось, что Рааг ее мимолетное увлечение, но время не было на ее стороне. Время говорило, что это не простая интрижка. Ужасный Волк, неужели все это — правда? Неужели они... Мис раздраженно качнула головой, словно отбрасывая неверные мысли, и смахнула с лица случайную прядь волос.
— Он всегда так, Хранительница. Я уже привыкла. Советую привыкнуть и вам. И к тому, что язык у него острый и разит без промаха, тоже.
"А еще он редкостный дурень", — не оказалось на языке, Мис нахмурилась. Она сейчас напоминала себе мать. Примерно так отзывалась мать о ее преходящих интрижках с другими слугами. О Гюставе они обе молчали. Потому что мать знала об отношении Таль к господскому сынку, в голове которого были лишь ветер и слава шевалье. Мать могла бы язык оббить, но почему-то молчала. И молчание это было страшнее любого ругательства, ибо Мис ненавидела молчание такое, что походило на натянутую струну, готовую лопнуть ругательствами и всяческой мразотой. Мать считала, что эльфы не должны делать чего-то более, чем прислуживать тем, чем могли, а о связях с господами можно было лишь заработать лишнюю оплеуху от родича или, хуже того, оказаться выброшенным на улицу с пожитками уже по милости хозяев. Поэтому Мис по молодости лет связывалась лишь с такими же слугами-девушками, как она. За девичьими смешками, за робкими объятьями зачастую никто не мог разглядеть ничего большего. А сколько у Мис было таких связей... не перечесть.
Не сказать, чтобы это добавляло ей репутации. Разве что, шельмы и хитрюги. Но сейчас все было наоборот. Мис была проще, чем этот проклятущий Рааг, который каждому говорил свое.
И поступок Раага она сочла непочтительным. Детским, возможно, но Рааг не походил на ребенка. А вот на вандала походил очень точно, она даже покривилась.
— Рааг всегда с подвыподвертом говорит. Никогда не. — Мис гордо вздернула подбородок. — Если честно, ни демона не поняла, да и это неважно. Мне даже слушать иной раз неприятно, и... — Мис покосилась на него и закатила глаза, полностью выражая свое мнение о его дурашливости. Ей было не до смеха. Ой, как не до смеха. А Мирис и вовсе лицо вытягивала, наверное, да Мис не смотрела. Неприятно. Глупо. Даже вызывающе. С такими чудачествами и злой иронией среди других эльфов он точно едва ли снискает себе славы, кроме той, что он странный. И это будет мягко сказано.
Мис наконец-то заметила, что Рааг взглянул на нее, и поморщилась вновь. Ну, не мог он быть лучше. Он такой, каким его мать родила, и ничего не попишешь. Ей даже на секунду любопытно стало, как этот пострел с Хавеном общался. Так же хамил?
— Я хочу лишь того, чтобы все эльфы обрели свободу и то, что имели их предки, элвен. Я лично... сама ничего не ищу. Из меня бы вышел худший историк и еще более худой сказитель. Поэтому... я больше слушаю. Я, в отличие от долийцев, была в услужении у людей и знаю их законы и обычаи... мне... — Мис незаметно облизнула край кубка, ух, нехороший поступок, невоспитанный, но чье воспитание тут... — Мне известно многое о людях. Об Игре. Вы же знаете, что такое Игра, Мирис?.. — Убийца спокойно глянула на долийку. Не стоит объяснять, наверное. Об Игре слышали, и слышали много плохого даже долийцы. Ей встречались подобные, но редко. Она вообще старалась не запоминать тех, кому помогала и кого искала по воле Бриалы и Волка. — Впрочем, неважно, — Мис потянулась, расправляя плечи, и размякла в на стуле. — Волк использует меня как зельевара и убийцу. Не редкость. Но я достаточно хорошо знаю свое дело. И качественно исполняю... по возможности.
Можно было бы написать десяток историй о том, как она попадала впросак. Десятки историй, когда она, мнящая о себе много, ошибалась. Ведь, если смотришь на звезды, можно на первом каменюке споткнуться.
Отредактировано Мис (2021-05-22 11:50:19)
Поделиться182021-08-04 22:12:45
Сквозь приоткрытые двери, подгоняемый слабым колючим сквозняком, в комнату залетал тихий треск разгоравшихся в центральной зале поленьев. Пальцы невольно сжались чуть сильнее, похрустев в суставах также сухо да ненавязчиво, будто и сами давно огорели. Мирис ухватила мысль невольно и, так и не дав той обратиться словами, сбросила прочь. Она видела множество гордецов самых разных одежд и эпох, чьи голоса, сколь разными бы те ни были, всегда неизменно сливались в песню схожую той, что прытко завёл Рааг. И всё же Мирис недоставало, возможно, житейской мудрости для того, чтобы научиться по-настоящему выкрашивать чужое бахвальво в молодые и достойные цвета.
– Нет, – стряхивает резко, пускай голоса ничуть не подвышая, и сбегает взглядом по чёрному контуру. – Есть тонкая грань между искренним соучастием и ленным присуждением, и никому из нас не пристало источать её ещё пуще, – долийка кивает вверх коротко; такие вещи приходят рано или поздно, а сейчас поучения здесь ни к чему. Морщится невольно, будто винной горчинке на языке, когда слышит больно уж пустопорожние слова о многогранности правды: Мирис такие не любит. Мораль – это не разменная монета, а искренность – не панталоны для удобного случая.
– Рассуждения о, якобы, множественности правды излюблены, в первую очередь, шемленами. Во вторую – трусами и лицемерами, – Хранительница потирает костяшки пальцев на левой кисти, перекатывая во рту слова неспешно, давая тем набраться пряным винным привкусом. Кажется, что звучат они беспристрастно и совершенно не остро. – И пока здесь, – костяшками она касается мельком плащевой застёжки на груди, не то указывая на что-то, не то просто почёсывая те, – не достанет сил признать единственно верное и правильное, – для себя, для своего Народа, – торговцы дешёвыми правдами напишут нашу историю ещё раз. И ещё. Пока ничего не останется.
Качает головой: странно в стенах Tarasyl’an Te’las слышать о том, что мнения, глядишь, у всех разные. О том, что, посуди, все правы, кто бы в кого острием ли огнём ни вонзился ещё несколько дней назад. Кто бы кого ни изжил, ни предал, ни истратил. Ни вчера, ни сотни лет прежде. Может, Рааг её просто задеть хотел, чтобы сбросить со своего же языка колючие катышки – они с темноволосой эльфийской, с Мис, имели историю, которой не нужно было становиться известной, чтобы чувствовать напряжение от их встречи в воздухе.
Но мысли о том, что “правильность” – это не константа, но гибкая и многоликая тварь, тлетворны донельзя. И здесь, в подтаявшем под кровью снегу, прямо противопоказаны.
Долийка, может, смягчила бы сейчас собственные слова после короткого глотка, но вопрос Раага прозвучал до удивительного внезапно. Последняя реплика эльфа словно на отдельные самостоятельные созвучия разложилась прямо в воздухе, угасая чуть менее естественно, чем следовало. Несмотря на иллюзорную уместность, вопрос колет сильнее, неумело, неправильно. Через несколько секунд Мирис ловит себя на том, что сверлит долийца взглядом замершим и вмиг охладевшим, отчего с усилием прерывает контакт и с вымученной неспешностью потирает переносицу. Приходится говорить самой себе вновь, что нет, он не в голову тебе лезет, не выпытывает, не шпионит.
Но так ли это?
***
Последние пару недель стало сложнее всматриваться в черту, за которой осторожность и осмотрительность обращаются чем-то несуразным, становятся чрезмерны. Собственный голос в голове звучит бесполо и безынициативно, одёргивает. И если чужак под веснушками прячется, что только секреты чужие выведать стремится, то проявлять открытую внимательность неразумно; отчего Мирис тихо выдыхает сквозь едва приоткрытый рот и сжимает странную косноугольную улыбку. Та ложится внезапно, но не по умыслу, не преднамеренно. Плечи долийки, как и взгляд, кажутся впервые за сегодняшний день расслабленными, неострыми.
***
– Моя история – тканое полотно со множества и множества чужих стежков, и заглядывая в Запределье, ты видишь их отблески. Истории, воспарившие на преданности столь искренней, что мне не сыскать слов, способных сейчас её описать. Истории, утопленные в крови столь бесцветной и зыбкой, что самый короткий взгляд, едва той коснувший, захлёбывается.
– Спутавшиеся, разноголосые, искалеченные чужой ненавистью и выбеленные верой. Чужой верой. Родной ненавистью.
– Истории, не поддающиеся восприятию, надламывающие границы возможностей, гнетущие пониманием собственной ограниченности, схлопнувшести, замкнутости. Цикличные, циклично сворачивающиеся. Истории многогранные, стягивающиеся в жгут, а после – в точку. Теряющие свои цвета и запахи для того, чтобы мочь быть понятыми хотя бы частично. Воспоминание живые, чужие, свои, смешавшиеся. Воспоминания о невозможном, о не поддающемся, не вмещающиеся в сердце. Душу. Сознание.
– Истории, чьих слов ты не можешь разобрать, даже если вслушиваешься до боли. И те, чьи крики не способен заглушить и надломленный вой.
Мирис вновь кивает вверх, не собеседникам настоящим, но слабо дрожащим теням под высокими сводами. Правду сама в тугой жгут скручивает и так же сжимает в точку – и квинтэссенция остаётся очевидной. А что на гранях отблескивает – это не для историй.
Даже если слепит порой собственные глаза.
– Я иду, потому что вижу границу. Я иду, потому что верю, что мы ещё в силах её преступить.
Взгляд только на последних словах замер на глазах долийца, правда, теперь уже мягко и ненавязчиво. Задержался в первых секундах тишины после и плавно соскользнул к Мис.
– К несчастью, – с кисловатой иронией соглашается и позволяет себе короткий глоток вина. Колючие хвосты подозрений перестали неприятно щекотать поясницу, но делиться собственным предубеждением касательно Игры не видит резона. Её здесь нет. И хочется верить, что вскоре не останется нигде больше.
Кивает и легонько поднимает бутылку; предубеждение по отношению к городским сейчас почти не проступает, растворяясь в тенях и вине. Оно подточилось за последние месяцы значительно, истончилось. И даже если не способно известись полностью, то утихнет до той степени, в которой не станет помехой в совместной работе. По крайней мере, очевидной.
– Мис, а расскажи, какая была самая абсурдная ситуация в... – Мирис повертела слова на языке, подбирая правильное, – городе? – долийка улыбается с куда большей мягкостью, отчасти и сама удивляясь ощущению того, как хочется сбросить общее напряжение в ротонде. Сбросить, в первую очередь, не здесь. Но. – Разумеется, с ядами, – пропускает усмешку, почти зная, как бы сейчас колькнул Белрай её импульсивное проявление праздной общительности. Кажущееся чрезмерно отполированным после путанных рассуждений и историй.
А что истории?
***
В историях легко и непринуждённо кроются частицы менее обезличенные, эмоции более живые, более... Локальные. Все те, которым звучать в словах незачем, и ни по эту сторону Завесы, ни по другую. Мирис сама едва ли признает, но кутаться в аллегории раньше не стремилась, под витиеватыми историями не пряталась. А сейчас словно естественно стало, привычно. Правда, умело ли – не знает. Старается.
Научится.
Правда всегда одной была, никогда не делилась. Долийке сил хватило признать это ещё очень давно, а какими лицами явилась – так ли это важно?
Правда – она внутри; оберегаема, священна. Ещё много лет назад разгорелись тлеющие в груди угольки, а чьим дыханием пламя раздулось – так ли это ценно?
Правда не сносит сапоги, каким бы тяжёлым ни предстоял путь. Так стоит ли давать имена тому, что неизбежно и предначертано, лишь только когда контуры становятся чётче?
***
Мирис кажется, что удивительно важно. Что ценнее всего на свете. Вот только так ли это – не знает. Старается.
Научится.
Если только успеет.
Поделиться192021-08-08 16:47:19
Крепость, к которой стремился клан Вирнен, не вызывала у Халейра тёплых чувств. Место было мёртвым и холодным и даже толпа эльфов, гудящая, живая, двигающаяся не придавала Скайхолду ощущения дома. Никто не мог бы назвать его домом. Только братской могилой как для шемов, так и для собратьев, что полегли по воле Волка в борьбе за древнее наследие элвен. Была бы воля Халейра - он бы давно покинул это место, оставляя клан Вирнен так же, как оставил Гилан, и, наверное, пожалел бы только о том, что за Мирис теперь некому присмотреть, потому что из всего клана, именно их амелан удивительным образом поддалась на сны и уговоры Ужасного Волка больше остальных.
Халейр никогда не обсуждал это с Мириани или Белраем, но видел по их усталым лицам, что идти за Мирис - это был их выбор. За Мирис, не за богом из древних легенд. Но раз Мирис пошла за ним, то и им пришлось пойти следом. Наблюдать за тем, насколько в упадке то самое наследие древних эльфов, о котором пеклась Хранительница и о котором он, как Первый её клана, тоже должен был бы заботиться, но не мог переступить в себе через ту обиду, которая была в его сердце на всех магов. Фен'Харел не стал исключением. Если он так заботился о долийцах, если так хотел подарить им новый мир и свободу, то где он был раньше. Бессмертному богу лжи и коварства было весело наблюдать за тем, как долийцы год за годом и век за веком гнули спины перед людьми, чтобы потом однажды выпрямиться самим и сказать, что никогда они больше не позволят командовать собой. Долийцы всего добились сами, не надеясь на богов и не получая от них ни капли помощи столько времени. А теперь... Теперь им эту помощь решили оказать. Тогда, когда она уже меньше всего была нужна.
Казалось, что все в крепости думали так же. Или же все были слишком уставшие, голодные и замёрзли до такой степени, что думать о свободе и величии не было никаких сил. Да и как можно думать о таком, когда никто в крепости не знал, чем будет обедать. Все охотники разбредались по горам, охотясь на мелких зверей и больше тратя силы, чем реально добывая хоть какое-то мясо. Халейр думает о том, что вернувшись обратно в крепость, он попробует найти Мирис и снова поговорить с ней о том, что оказался не готов. Был ли кто-то, кто уходил от Волка? Кто считал, что вся его демагогия о новом мире, где эльфы будут свободны и где магия будет доступна всем, - не более чем ложь, в которую уставшие и потерявшиеся эльфы по своей детской наивности были бы готовы верить? Халейр о таких эльфах не слышал. Может быть, правда разочаровавшихся не было, а может - их просто не отпускали.
Мирис в крепости находится небыстро. Вирнен все разошлись по своим углам кто куда, и лишь Бел указывает Халейру верный путь к тому, как найти их амелан. Наверно, правда стоило поговорить. Уже сейчас. Пожелать амелан удачи и уйти в горы, уйти вниз на равнину - хоть куда-то, где будет не так пахнуть кровью, гниением и холодом.
- Мирис, здравствуй, я... - Халейр врывается в чужой праздник и кусает язык, чтобы не продолжать разговор. Нет, при свидетелях о таком он болтать не станет. Потом, всё потом, когда у них получится оказаться один на один. Если получится, если вдруг их Хранительница не станет снова нужна Волку по какому-то срочному делу, как это бывало ранее. Ли помнит, что амелан одна из немногих, кого Фен'Харел выделял из толпы. И теперь оставалось надеяться, что более никого в клане не запоминал.
- Не мешаю? - после небольшой паузы продолжает он, чувствуя, что влезает в какой-то разговор, который был между этими тремя. Он даже лиц этих эльфов не узнаёт, но что-то колет в душе, когда понимает, что праздновать победу на чужих костях их амелан предпочла в компании не своего клана, а кого-то чужого. Чужого - потому что общего между всеми эльфами в этой крепости только глупость и доверчивость, и желание пойти за своим сном, до которого всё равно не добраться.
- Я Халейр, - решает представиться он, глядя на незнакомых эльфов и стараясь говорить вежливо. - Один из клана Мирис. Её ученик.
Он косится на лук у себя за спиной и тихо усмехается. Да уж, очень похоже.
Поделиться202021-08-12 15:53:07
- Я не говорил, что все сказанное есть правда. Сказал, что каждый думает, что лишь он прав. Ты в том числе.
Рааг покачал головой и сухо поджал губы: ему совершенно не нравилось, когда его поучали. Проходил уже это с Хавеном, да видно Мирис забыла, что все эльфы — не один клан, или у всех Хранителей постепенно начиналась эта деформация души и разума, при которой становишься негибким и жестким. Рааг считал, что больше шансов у других, тех, что как молодые зеленые ветви. К отношению к шемам это, конечно, не относилось — каким бы открытым для альтернативных точек зрения не был Ворон, в выборе убить или нет он всегда предпочитал переложить ответственность за решение проблемы на других.
Мирис было бы впору стать сказительницей. Он ей даже позавидовал: у него самого слова получались проще. Он слышал самым краешком своего острого уха про орлесианских бардов, что подчиняли других шемов силой истории и силой своего голоса. Если бы Мирис была шемом — хотя этого, конечно, никогда не могло бы случиться — но, если вдруг, она стала бы славным бардом. Истории у нее получались завидные: как ленточки, с которыми играют по весне деревенские девушки, так, что непонятно, где заканчивается одна и начинается вторая. История Мирис тоже была текучей. Как бурная река, по которой сплавлялись мертвые. Если это та граница, про которую сказала Мирис, так они только и делали, что бегали вдоль нее, как дикие звери, запертые в клетке на потеху злобной толпе.
— А я думал весь смысл в том, чтобы от этой границы избавиться, — пробормотал он, двинул пальцами. Низко над ладонью слабо затрещала искра. Он перекатил ее туда-сюда и сжал кулак, гася волшебную искру.
Рааг не хотел ничего переступать, ему хотелось, чтобы у мира не было конца и края, и весь мир стал небом. Может быть, для Мирис это означало «оставить за спиной всех остальных» — Рааг не знал, а делать догадки попусту было все равно, что гадать на кофейной гуще, дать мало-мальски приближенный ответ можно было только про погоду.
– Твоя история печальна, Мирис.
Так печальна, что ты тонешь в ней, как в тёмном озере – добавил он про себя.
– А... – он закусил губу, тонко улыбнулся и потряс головой, – хотя нет. Могу я спросить? Про юные годы, про годы в клане. Я, – Рааг осекся. На мгновение замер, глаза его затуманились тоскливой поволокой. – Расскажи о дне, когда с твоих пальцев впервые сорвалась магия. Это было светлое воспоминание?
***
Самая абсурдная ситуация с Мис и ядами была в том, что она сама могла нацедить сколько угодно. Говорить это вслух он, естественно не стал. Но глаза на короткое мгновение стали веселее. Он бросил теплый взгляд на Мис и коротко ей подмигнул. Рассказывай, волчья колючка.
У него тоже была абсурдная ситуация, правда никак с ядами не связанная. Кажется, он тогда скакал по Денериму в бабской юбке. Или нет? Он так старался об этом забыть, что подробности смазались и выцвели. Так что Рааг хмыкнул, кашлянул и отпил еще.
Сама нацедит сколько угодно. Да.
***
Рааг обернулся, прищурился, улыбнулся кривовато, но вполне дружелюбно.
— Скорее твоей Хранительнице мешаем мы, но она слишком вежлива, чтобы отказаться от нашей компании. Прости, мы украли ее у тебя и у клана. Первый значит? Я тоже когда-то был. Ну, будем знакомы. Я Рааг — глаза и крылья Фен’Харела, а это — Мис. Присоединяйся, Халейр, вина хватит на всех, может и расскажешь чего. Стенам нужны новые истории, и лучше бы, чтобы их рассказывали, а не баюкали внутри как ядовитых змей. Ну, садись, садись.
Ему показалось, в его глазах было что-то такое… Да, должно быть и правда. Разве может быть какая-то другая трактовка у слова «ученик». Рааг добавил про себя, что может, в зависимости от характеристики конкретно взятого ученика. Глаза скользнули по выглядывающему плечу лука — в глазах промелькнуло удивление, затем — непонимание. Хотя, охотиться может всякий: и с магией, текущей по жилам, и совершенно глухой к ней. Сам он слишком пострадал за то, кем родился, чтобы сейчас стыдиться этого, а потому быстро отогнал от себя все хмурые мысли. Охотился вместе со всеми, верно.
Отредактировано Рааг (2021-08-13 07:16:02)
Поделиться212021-08-13 00:00:00
Мирис говорила много, красочно и сочно, как говорили барды. С расстановкой, с ощущением, что заслушивалась сама – нет, совершенно точно подобно барду. Мис сумрачно усмехнулась. Любопытная женщина, но представить ее иначе, чем она себя показала, у Мис не представлялось возможности... или живости ума, ведь Мис давно не в Орлее, где это было просто... важно. Виновато ли первое впечатление? Или простые домыслы? Никто не скажет. Особенно сейчас. Особенно среди этих эльфов. Долийцы, прямо скажем, не самые обычные и простые, чаще наткнешься на стену непонимания, чем на истую готовность выслушать. Искреннюю ли, доподлинно неизвестно. В плену масок точно не знаешь, что из этого не игра теней или не брошенные впустую слова. Чаще пустые слова правили всем. Игра, боже мой. Игра.
– Ну, я даже не знаю, с чего начать, – вновь усмехается Мис, пропустив глоток. Вино не лучшее. Определенно, нет. Морщится. – Я однажды напустила в суп слабительное. Не своими руками, правда, подменила специю у повара и думала, что он готовит одно блюдо, а оказалось, что другое. И представляете, все эти прекрасные дамы разом побежали наперебой в уборную? Смеха было много. Но дамам - отнюдь нет. Надо было, чтобы одна из них опростоволосилась, а получилось, что все. Повару и мне, конечно, задали трепку и выгнали прямо с порога, но того стоило. Подумать только, нежные барышни - и такой конфуз. – Мис явно была увлечена рассказом, но мельком мазнула взглядом Раага. Он, наверное, тоже смотрел и слушал. Мис редко рассказывала такие мелочи при нем, и в целом отмалчивалась, если, конечно, не был подходящий момент. Но подходящих моментов у них было немного. Они не то чтобы часто виделись, да и Мис было неловко рассказывать о себе. Особенно много. Особенно о себе. Но она не могла отказать себе в мысли о том, что соскучилась по Рааговым шуткам, несерьезности и дурашливости. Мирис - новое знакомство - вызывало у нее сдержанное уважение, потому как ни одна, ни другая о друг друге ничего не слышали и, собственно, более коротко знакомы не были.
Следующего листоухого Мис провожает долгим оценивающим взглядом – следующий оказывается соклановцем Мирис. Мис натянуто улыбается – надо же, что-то осталось из старых привычек, – и подвигается, чтобы освободить немного места для новоприбывшего эльфа. Он явно не из города, Мис чувствует это. Говор практически такой же, как у Мирис. Действительно, ученик. Вот только маг ли... Мис сомневается. Вообще, магия – это не такая вещь, в которой разбираются поголовно все. Не сказать, чтобы Мис терпеть ее не может... просто опасается. Она большую часть жизни ходила в Церковь и верила в людских богов. Людская вера не отрицала магию, но относилась к ней как к чуждой силе, проклятию. Так что нет, Мис особо теплых чувств не испытывала, скорее... опасалась, так было бы тактичнее сказать.
А еще Мис боялась и ненавидела огонь. Огонь прочно ассоциировался у Мис с магами, поэтому она даже Раагу до конца не доверяла. Да и было, почему не доверять. Ни один, ни другая не знали друг о друге многого. Рааг о себе молчал. Мис же молчала в ответ.
Отредактировано Мис (2021-08-13 00:01:09)
